Мой маленький Советский Союз

Но что есть яркость?… Я не раз задумывалась над этим вопросом. Пожалуй, я бы назвала – разумеется, после Ларисы, за которой в моем сознании, как казалось, навечно закрепилась пальма первенства, – по-настоящему яркой личностью такого же, как и я, молчаливого, наблюдательного человека, не проявляющего в школе даже элементарной активности. Больше всего мне нравились тихие, скромные люди, которые брали за все происходящее вину на себя. Саму себя я считала человеком обочинным, пограничным, которому еще только предстояло научиться подлинной человечности, научиться от таких вот вечно «виноватых», ровно ко всем относящихся, не судящих сгоряча собратьев.

Поэтому, если на моем горизонте появлялась порядочная, скромная, непритязательная, но в то же время глубокая, внутренне поэтичная личность, она обычно заменяла мне весь разношерстный коллектив, становясь целым миром, которому я с готовностью открывалась.

Такие люди, сами не зная о том, становились для меня учителями.

И самым горшим страхом было разочаровать их.

Но еще горше было разочароваться в них самих.

Вот почему к выбору друзей, которых я интуитивно выделяла, слив воедино чувство и мысль, я подходила очень серьезно.

Внутри у меня словно фильтр стоял, четко блокирующий сердечность и вытекающую из нее преданность по отношению к людям недостойным, таким, какие были хуже, чем я о них думала.

А поскольку тех, о ком думалось очень хорошо, всегда было мало – не считая героев революции и персонажей любимых произведений, – то можно сказать, что в классе я уж точно обходилась без друзей.

Но были в школе и те, кого я если и не любила всем сердцем, то уважала.

Например, учившийся на класс старше грек Гера Позов, с которым мы даже не были знакомы, вызывал у меня ощущение полета, в чем-то напоминающее мой восторг перед Высоцким. Он был тот еще канатоходец! И как красиво выходил за флажки! Казалось, даже страдающие от его хулиганств учителя в глубине души любовались им.

Гера Позов был известен тем, что не мог усидеть на уроке за партой.

Он начинал ерзать, потом громко комментировать рассказ учителя, затем препираться с ним в ответ на замечания, а после откровенно ерничать. Ну а потом, чаще всего даже не дожидаясь особого приглашения, вставал и выходил в коридор.

Там Гера Позов расшагивал по всему этажу, время от времени заглядывая в класс – не обязательно в свой, – и бросал под всеобщий хохот какую-нибудь реплику. Бывало и так, что он заваливался в чужой класс без приглашения и под одобрительные взгляды совершенно ошалевших от такой смелости ребят, что называется, доводил педагога. Мог, например, войти в класс на руках или, влетев в него после удара головой о дверь, сделать сальто прямо перед столом внезапно присмиревшей, просто слов не находящей учительницы. Выпроваживать его иногда приходилось вместе с директором и обоими завучами, но и тут Гера Позов смешно препирался и отбрыкивался, показывая свои акробатические номера.

Он был ростом выше среднего, крепок, длинноног и широкоплеч, густые волосы, зачесанные назад, удлиняли красивое лицо с правильными чертами и изящным, хоть и слегка расплывчатым профилем. Взгляд его был как бы плывущим в дымке, и весь он был какой-то нездешний, и иногда меня даже посещала крамольная мысль: а не является ли Гера Позов сошедшей с постамента, ожившей скульптурой древнегреческого бога, титана или героя, наподобие Прометея? А может, это и сам Прометей, несущий нам подпаляющий все нечистое, проливающий свет правды огонь?… Ведь огонь Геры проливался в основном на головы тех учителей, за которыми водились грешки. И они становились абсолютно беззащитны перед словесной эквилибристикой этого весьма и весьма проницательного циркача, который мог, к примеру, простодушно спросить: «А сколько сейчас стоит пятерка в четверти?»

Меня тоже живо интересовал этот вопрос. И в то же время я боялась услышать ответ на него, боялась разочароваться в тех учителях, которые мне нравились, поскольку разочарование в человеке, которого я воспринимала как наставника или как брата, сестру, друга, вызывало во мне такое сильное огорчение и замешательство, что земля просто уходила из-под ног, и я оказывалась словно зажатой в некой безысходной, давящей, как темная паутина, пустоте, в которой задыхалась.