Мой маленький Советский Союз

А из занятий чисто материального плана мне нравилась кулинария, но больше как процесс принятия пищи.

Обычно я удовлетворялась жареным картофелем, яичницей и кефиром, но при этом аппетит у меня был отменный. Чтобы удовлетворить его прихоти, я покупала сливочный торт и, разрезав его на довольно приличные куски, с удовольствием начинала утро с нежного бисквита на тарелке, запивая его молоком.

Еще я иногда покупала пирожки и ходила обедать в кафе.

Хождение по кафе тоже входило в список занятий, правда, отнюдь не серьезных, и даже хорошо, что не серьезных. Бывая в кафе одна, я могла насладиться пищей, но если за столом сидел кто-то еще, особенно кто-то из знакомых, внимание мое сосредотачивалось на них, и я не замечала, что ем.

Во время своих одиноких прогулок по кафе и столовым – а я знала в Тбилиси, да и в других городах, где бывала, все хорошие и недорогие пункты общепита – я распробовала много блюд национальной грузинской кухни, которая нравилась мне своей остротой. В любимых значились у меня лобио, хачапури, хинкали и котлеты-«кебаби», а также многочисленные подливки и блюда из зелени.

Все у меня шло в эти дни моего первого самостоятельного жительства как по маслу. Тем более что я старалась не допускать внутри себя никакой хмари, понимая, что одиночество страшно именно этим: какой-то жалостью к себе, нытьем и прочими следующими отсюда прелестями зависимости от благодеяний старших.

Спокойствию и безмятежности, установившимся в те благостные дни, не помешала даже авария в моем туалете.

Да-да, случилась пренеприятнейшая штука – в туалете прорвало трубу, и вода залила соседей, пока я была в школе, аж до четвертого этажа.

Тут-то соседи и узнали, что я живу одна.

Домоуправ дядя Саша, немедленно явившийся после работы с чемоданом инструментов, долго колдовал над нашей ветхой сантехникой, которая ни разу не менялась со времен новоселья, в то время как все соседи сменили уже не одно поколение унитазов, шутил и подмигивал, называл меня «молодчиной» и обещал, сочувственно поглядывая на меня: «Ничего, Маша, прорвемся!» Но прорваться не удалось – труба по-прежнему текла, и, так как она была перекрыта, весь подъезд оставался без воды. Соседи, проходя мимо нашей двери, недовольно бурчали что-то, и мы с дядей Сашей сознавали – это только начало.

– Надо вызывать сантехника, – сказал дядя Саша со вздохом. – Сходишь утром на водокачку и притащишь какого-нибудь слесаря. Идет?…

– Так точно!

Но проще было вытащить из болота бегемота, чем мне, школьнице, заставить сантехника прийти в дом, где ему не светил левый заработок. Выслушав мою просьбу, сначала один сантехник, потом другой, сославшись на предельную загруженность, просто-напросто исчезли из водонапорной станции за нашей площадкой. Когда я снова пришла туда после школы, на дверях красовался большой ржавый замок.

И тогда дядя Саша решил:

– Знаешь что, не беспокойся больше ни о чем. Это не твоя проблема. Те, для кого это проблема, придут и сделают все сами.

И действительно, еще через два дня соседка с пятого этажа привела своего сына, жившего в другом микрорайоне. Под мышкой у него торчала новенькая труба.

Когда до возвращения родителей оставалось не более недели, случилась еще одна неприятность: перегорели пробки. Но сие могло досадить только мне, а меня это только воодушевило. Мне было интересно лежать по вечерам в обнимку с радиоприемником на батарейках и, поглядывая на мерцающую на тумбочке свечу, слушать классическую музыку. Я представляла себя плывущим на борту «Наутилуса» капитаном Немо и явственно ощущала в своих объятиях целый мир, который просачивался в грудь всеми своими волнами – мажорными и минорными, бурными и трепетно-нежными, задумчивыми и бездумными, спасительными и взывающими к помощи…

Но однажды все советские радиостанции словно приспустили паруса, и вместо передач на всех диапазонах – от Бреста и до Владивостока – заиграла пронзительно-печальная классическая музыка.

Смутная тревога, заплескавшаяся у самого сердца и тяжело, как обручем, сжавшая его, заставила меня спуститься во двор.

Был ясный ноябрьский день.

Мимо подъезда шла и плакала какая-то бабушка.

– Что случилось? – крикнула я.

– Брежнев умер. Деточка, как же мы теперь все будем, а?

Обруч, отпустив мою грудь, поднялся Икаром к светилу и заключил его, страшное, в свои чистые объятия.

Часть третья

1

В дверях школы, словно при облаве, стоит учитель физкультуры и сдерживает напор собравшейся в вестибюле толпы. Дверь заперта, ключ у учителя. Он пытается быть строгим и одновременно увещевательным. Пытается также не потерять короткой дистанции с предпочитающей всем другим наукам спорт оравой мальчишек, которые умоляют отпустить их по одному под шумок, пока еще ничего не началось.

– Ну, не могу я, не могу… Нельзя. Идите на собрание. Оно уже вот-вот… Идите, короче.