Мой мастер

«Заканчивается посадка в самолет № 16917, отлетающий рейсом шестьдесят вторым Ашхабад — Москва. Просим отлетающих занять свои места!» — объявлял по радио диктор аэропорта.

Трошкин, Славин и Бейсембаев стояли у трапа «Ту-104». Прощались.

— Ну, счастливо оставаться! — Славин протянул майору руку.

— Всего доброго, — улыбнулся Бейсембаеву и Трошкин. Он был уже без парика, в обычном костюме, в своем прежнем трошкинском обличье. — Извините, что напрасно потревожили.

— Это вы извините, — улыбнулся Бейсембаев.

Славин и Трошкин поднялись по трапу последними, и стюардесса закрыла дверь самолета. Трап отъехал.

— …время нашего полета — четыре часа сорок минут, — объявляла в самолете синеглазая стюардесса. — А сейчас я попрошу всех пристегнуть ремни и не курить!

— А какая разница во времени с московским? — спросил Трошкин у Славина.

— Три часа. — Славин удобнее устроился в кресле и откинул спинку.

— Так, выходит, мы в Москве будем в двенадцать? — обрадовался Трошкин. — Я еще на работу успею.

Шум моторов внезапно прекратился. В проходе снова показалась стюардесса.

— Товарищи, кто здесь Трошкин? — спросила она.

— Мы, — сказал Трошкин.

— Вас просят выйти.

Трошкин и Славин, недоумевая, двинулись следом за стюардессой. Она открыла дверь, и они увидели подъезжающий к самолету автотрап. А на трапе, как памятник на пьедестале, величественно стоял профессор Мальцев в светлой дубленке.

Официантка поставила на столик, за которым сидели Мальцев, Трошкин и Бейсембаев, четыре дымящиеся пиалы. За стеклянными стенами ресторана было видно летное поле, самолеты, поблескивающие на солнце.

Все с удовольствием принялись за еду, кроме Трошкина — он отодвинул от себя пиалу, сказал:

— Я дома пообедаю.

Профессор перестал жевать и уставился на Трошкина.

— Следующим рейсом я улетаю! — твердо сказал тот.

— Какая безответственность! — воскликнул Мальцев. — Какое наплевательское отношение к своему делу!

— Мое дело — воспитывать детей, — сдержанно напомнил Трошкин, — а не бегагь с жуликами по всему Советскому Союзу.

Мальцев бросил ложку.

— Меня вызывает полковник, — он повернулся к Бейсембаеву, — и говорит: операцию прекращаем. Почему? — говорю я. — Если эти двое не москвичи и не знают названия улиц, они могут показать их на месте! Устроим им ложный побег, и они помогут нам определить все возможные места нахождения шлема! А он мне говорит: нельзя…

— Правильно, — сказал Трошкин.

Профессор молча царапнул по нему глазами.

— Ладно, думаю, — продолжал он. — Беру нашего вице-президента, отрываю его от работы, едем в ваше министерство. Ну то, се — наконец получаю разрешение. — Профессор вытащил из папки бумагу, потряс ею в воздухе. — Представляете, как все это сложно!

— Представляю, — сказал Бейсембаев. — Я двадцать пять лет работаю в системе и первый раз слышу, чтоб мы сами устраивали побег.

— А шлем, между прочим, тысячу шестьсот лет искали и тоже первый раз нашли!

— А я что? — сдался Бейсембаев. — Приказ есть, я подчиняюсь!

— Я бросаю все дела, беру это разрешение, — продолжал Мальцев, — лечу сюда, хватаю такси, мчусь к вам в Ахбулах, отпускаю такси, бегу в тюрьму, мне говорят: «Они уехали на аэродром». Лечу обратно с преступной скоростью, останавливаю самолет в воздухе, а он говорит: не хочу!

— Не хочу! — подтвердил Трошкин.

— Видите? — с мрачным удовлетворением проговорил Мальцев, впиваясь глазами в Бейсембаева. — Не страшен враг — он может только убить! Не страшен друг — он может только предать. Страшен равнодушный! С его молчаливого согласия происходят и убийство, и предательство!

— И я б на его месте боялся! — вступился за Трошкина Славин. — Они могут разбежаться, своровать, убить…

— Не в этом дело, — сказал Трошкин. — У меня сто детей каждый год, и у каждого мамы, папы, дедушки, бабушки. Меня весь Черемушкинский район знает, а я буду разгуливать с такой рожей да еще в такой компании!

— Кстати, о бабушках, — вдруг спохватился Мальцев. — Где у меня тут был пакетик? — забеспокоился он. — Ну только сейчас я держал в руках такой целлофановый пакетик…

— Вы на нем сидите, — подсказал Бейсембаев.

Мальцев приподнялся, вытащил из-под себя сплющенный пакет, протянул его Трошкину.

— Бабушка прислала вам пирожков, — сказал он. — Сегодня утром я забегал к вашим.

— Спасибо, — вздохнул Трошкин.

На стене цементного завода в строительной зоне исправительно-трудовой колонии висел лозунг:

«ЗАПОМНИ САМ, СКАЖИ ДРУГОМУ, ЧТО ЧЕСТНЫЙ ТРУД — ДОРОГА К ДОМУ».

А под лозунгом в составе своей бригады трудились Хмырь и Косой, укладывая шлакоблоки в штабеля.

— О! Появился! — сказал вдруг Косой.

Хмырь обернулся: по двору от проходной понуро шел Трошкин-Доцент.

— Ты где был? — подозрительно спросил Хмырь подошедшего Трошкина.

— В больнице.

Хмырь многозначительно посмотрел на Косого.

— Понятно, — сказал он и принялся за свои шлакоблоки.

— Что тебе понятно? — спросил Трошкин.

— Все понятно… Золото со шлема врачу на зубы толкал, вот чего! — выкрикнул Хмырь.

— Не по-воровски поступаешь, Доцент, — упрекнул Косой.