Мой мастер

Мурка - бабка и, значит, ближе всех Катерине по возрасту. Она недолюбливает молодых кошек, студенток именно за молодость. Это ревность к жизни.

Я приношу кошкам рыбу. Если бы не я, Катерина кормила бы их пряниками, печеньем, всякой ерундой, которую ест сама.

Однажды я застала у нее тридцатилетнюю красавицу. Передо мной стояла молодая Виноградская, но более совершенная: высокая, породистая. Это уже не кошка. Пантера.

Мы знакомимся. Я называю свое имя.

- А я знаю, - говорит Пантера.

Катерина торопливо заканчивает общение и быстро-быстро ее сплавляет. Иначе я спрошу: "А откуда вы знаете?" Она ответит: "Бабушка рассказывала". Вот тут и выплывет семьдесят лет. Если внучке тридцать, то родителям самое малое - пятьдесят, значит, бабке - семьдесят по самым грубым подсчетам.

Катерина скрывает возраст и все производное от возраста.

Пантера ушла. Катерина делает вид, что ее не было.

- Как ее зовут? - спрашиваю.

- Наташа.

- Могли бы назвать вашим именем.

- Еще зачем?

- Была бы вторая Катерина Виноградская.

- Вторых не бывает.

Катерина лежит на диване. Долго молчит. Хмуро смотрит в потолок.

- Давление замучило, - жалуется она. - Вот умру, никто не хватится.

- А где ваш сын? - спрашиваю я. - У вас же был сын... Катерина не отвечает.

Сын, конечно, был. Она родила его перед войной, в тридцать восьмом году.

- От кого? - спрашиваю я. - От Икс? Это естественно. Была большая любовь, значит, должен быть и ребенок.

- Да нет... - Виноградская машет аккуратненькой ручкой.

- А от кого?

- Ты не знаешь...

Я, конечно, не знаю, но она-то знает... Но похоже, что и она не знает.

- Чем он занимался? - спрашиваю я.

- Чем-то занимался.

- А как фамилия?

- Бауман.

- Еврей?

- Немец.

- Немецкий или наш?

- Не знаю. Может, и еврей. Какая разница...

- А сейчас он где? - настаиваю я.

- Умер. В одно время с Маяковским.

- А сколько ему было лет?

- Тридцать семь, кажется. Они были ровесники с Володей.

- А вы Маяковского знали?

- Ну конечно...

- А Брик?

- Ну конечно...

- У вас была одна компания?

- Нет. Мы просто жили в одно время и знали друг друга.

- Значит, ребеночек от немца, - заключаю я.

Этот несчастный русский немец пришел к Катерине, чтобы совместить времена года, но ей это было НЕ НАДО. И ничто не удержало: ни сын, ни безденежье. Ничего не надо, раз нет ТАКОЙ любви.

А сын рос тем не менее.

- Вы его любили? - расспрашиваю я. Идиотский вопрос. Кто не любит своего сына? А вот Виноградская не любит.

- У него была жирная кожа. Мне всегда было неприятно его целовать.

Сын от нелюбимого человека - как бы часть этого человека. Его неприятно целовать.

А потом была война. Многие легко вздохнули: наконец-то перестанут сажать, переключатся с внутреннего врага на внешнего.

Виноградская работала в газете. Получила задание лететь на фронт. И полетела. Немцы засекают самолет и начинают обстреливать. Летчик видит строчки трассирующих пуль в ночном небе. Ему жалко машину, жаль свою молодую жизнь и журналистку в круглой шапке-кубанке тоже жалко.

А что в это время переживает Виноградская? Ничего. Спит. Она заснула в начале полета и все проспала. А когда проснулась, небо было чистым. Она проскочила через свою смерть. И никогда не узнала об этом.

А дальше была победа. Сталин спохватился и стал сажать с новой силой. Замыслил большой погром. Но умер...

Сын тем временем вырос и пошел в армию. А Катерина вышла замуж за молодого красавца. Его звали Петр.

- Он был моложе меня на двадцать четыре года, - объявила Катерина.

- А где вы его взяли?

- Это он меня взял. Влюбился.

Я не понимаю такой разницы: 24 года. Можно покрутить блиц-роман длиной в месяц. Но чтобы замуж...

- А что вы в нем нашли?

- Не по-хорошему мил, а по милу хорош...

Я задумалась: любят не за то, что хороший человек. Нет. Вначале любишь, а потом все в нем нравится.

Они оба были молоды, но Петр - в начале молодости. А Катерина - в конце. У нее бабье лето. А дальше будет осень, выпадут дожди.

Но до осени дело не дошло. Из армии вернулся сын, познакомился с отчимом, выпил с ним водки и предложил простодушно:

- Чего ты тут сидишь, пойдем к девкам... И увел. Один раз, другой... А однажды Петр зашел так далеко, что не вернулся. Кто виноват? Конечно, сын.

Катерина возненавидела сына. Отреклась. Выгнала из дома.

- Родного сына из-за чужого мужика? - поразилась я. Лицо Катерины становится непроницаемым. Она не простила сына до сегодняшнего дня.

- А сейчас он где? - спросила я.

- Не знаю... Пропал... Поехал в Сухуми и пропал.

- Давно?

- Пять лет назад. Его машину нашли на дне моря.

- Как нашли, если на дне?

- Увидели сверху. С вертолета. Море было прозрачным. Машина стояла на дне.

- А сын в машине?

Катерина молчит. Воспоминания тяжело, как камни, переворачиваются в душе.

- А его жена к вам заходит?

- Приходила один раз. Деревенская девка. Он ее из деревни привез.

- А почему один раз? - спросила я.

- А о чем с ней говорить? - Катерина поднимает на меня свои круглые детские глаза.

- Да при чем тут говорить? - удивляюсь я. - Жена вашего сына - мать вашей внучки. Родственница. Для южных народов родня - это святое.

- Для меня важно духовное родство, - спокойно возражает Катерина.