Мои мужчины (сборник)

Татьяна находилась в отдельном доме для прислуги. Когда она была нужна, барыня нажимала кнопку, и в доме для прислуги раздавался звонок. Значит, надо было идти, накрывать стол, прислуживать.

Окончив свою работу, Татьяна должна была тут же смыться, не висеть на глазах. О том, чтобы дружить с хозяйкой или просто общаться, не могло быть и речи.

По договору Татьяну не кормили. Хозяйка оставляла деньги на еду: сама покупай, сама себе готовь. Но проблема состояла в том, что рядом с домом не было магазина. Надо было идти на станцию за восемь километров в один конец.

Хозяева приезжали на огромной машине джип, и что бы им стоило закинуть в джип мешок картошки и мешок гречки? Но нет… Татьяна для хозяйки была совершенно безликим существом. Хуже собаки, потому что собаке они привозили мешки сухого корма.

Дом стоял среди деревенских изб и контрастировал с окружающей архитектурой, а именно с серыми приземистыми развалюхами. Зимой в деревне никто не жил. По полям шныряли зайцы. Буквально ссылка, как Ленин в Шушенском. И то к Ленину приезжала Наденька Крупская, делила уединение.

Татьяна достала сало, протопила его, сделала шкварки. Целую трехлитровую банку. Выживала, как в блокаду.

В течение недели она должна была следить за домом, содержать его в чистоте, кормить собаку. Собака – платиновый алабай, свирепый и красивый, но человеконенавистник. Татьяна боялась, что он кого-нибудь порвет, а ей отвечать. Поэтому она загоняла его в вольер. Однажды Татьяна ушла на целый день. Алабай решил, что его бросили, и, когда Татьяна вернулась, он упал в обморок. Свирепый, а чувствительный.

Работы было не много, но одиночество убивало. Сидела как в карцере. Даже у певицы в вонючей комнате было лучше. Бабка – интересная, что-нибудь рассказывала. Говорила она ярко. Старость не съела ее память. А здесь ей ничего не рассказывают, никто не считает ее человеком, кроме алабая.

Татьяну начала посещать депрессия, а именно равнодушие, отвращение к людям, – все в точности, как у Анны Карениной, когда она ехала на станцию Обираловка. Но бросаться под поезд Татьяна не собиралась, да и поезда нет. Она просто однажды, дождавшись очередной зарплаты, собрала манатки и покинула дом. Пусть его охраняют другие. Она здесь никому не нужна, и ей тоже никто не нужен, кроме алабая. Напоследок она наварила ему каши и вывернула в нее остатки сала со шкварками. Это была пятница. А в субботу приедут хозяева и разберутся сами в своей новой ситуации.

Гуд-бай, Америка-а!..

Мой дом оказался третьим местом пребывания Татьяны.

Здесь никого не надо переворачивать, все ходят на своих ногах. Питание вместе со всеми. Что хозяева, то и она. Проживание в отдельной комнате с телевизором. Можно подняться к себе и уединиться, что совершенно необходимо каждому взрослому человеку.

Все неплохо. Но счастья хочется.

В Москве работали односельчане Татьяны. К ним она уезжала на выходной, чтобы прикоснуться душой.

Это в основном были нестарые, зрелые, одинокие бабы, жаждущие любви. Они познакомили Татьяну со строительным рабочим по имени Данил. Данил – верующий, адвентист седьмого дня. Адвентисты ждут прихода Мессии, который явится, воскресит мертвых и восстановит справедливость.

– А как он придет? – спрашивала я.

– С неба, – отвечала Татьяна.

– А как мы узнаем?

– А это будет видно и слышно.

Как придет Мессия – детали. Главное в том, что адвентисты не разводятся. Они женятся раз и навсегда, так что Татьяне с ее любовью ничего не светило.

Данил принимал ее ласки в пустой квартире, которую он ремонтировал. Квартира – как после бомбежки, стены разломаны, матрас на полу, цементная взвесь в воздухе, но какое это имеет значение, когда настоящая любовь.

Татьяна возвращалась на работу в мой дом, – серая от бессонной ночи, без сил и без желания заниматься чем-либо.

Я входила в положение. В конце концов, можно один день просидеть на бутербродах.

Мы с Катей жарили хлеб, сверху накладывали копченую грудинку и были совершенно счастливы.

Татьяна была ко всему равнодушна, переживала разлуку с любимым.

– А он тебе конфеты дарит? – между прочим спрашивала я.

– Нет. Какие конфеты? Они денег стоят. А у него трое детей.

– А цветы дарит? – не отставала я.

– Зачем цветы? Я что, невеста?

– А слова говорит?

– Не говорит. Что он может сказать? Он связан по рукам и ногам.

– Тогда что? – не понимала я. – Молча трахает и все?

Татьяна подозрительно на меня смотрела. Подозревала подвох, но никакого подвоха не было. Все и так ясно.

– Он просто пользуется тобой на халяву, и все, – говорила я. – Нашел дуру…

Татьяна вскакивала из-за стола и начинала рыдать.

– Плачь, – разрешала я. – Может, поумнеешь. Все-таки надо себя уважать.

Татьяна подозревала меня в цинизме, в отсутствии романтики. Но все же мои слова в нее запали и проросли, как семена.

Однажды Татьяна простудилась, и Данил приехал ее навестить. К тем же односельчанам.

– Голодный приехал? – спросила я.

– Да.

– И ты встала с температурой и пожарила ему картошку с колбасой…

– А вы откуда знаете? – удивилась Татьяна.

– Догадываюсь. А шоколадку привез хотя бы?

– Нет.