Мои мужчины (сборник)

Вова приехал. Не ко мне, слава богу. Нашлись какие-то дальние родственники по линии отца. Эти родственники тоже приехали в Москву на заработки и снимали жилье. Вове нашлось место на полу. Индивидуальный матрас и подушка.

Вову пристроили разнорабочим на стройку, но Вова быстро запил и заснул возле бетономешалки. Хорошо, что не упал в бетон. Прораб все понял, он на таких насмотрелся. Вова был немедленно уволен.

Он неделю слонялся без дела, а потом приехал к Татьяне в гости. То есть ко мне.

Меня в этот момент не было дома. И я не видела, к счастью.

Татьяна покормила его впрок, на неделю вперед, а потом выгребла весь холодильник, сложила в пакеты и дала с собой. Материнское сердце – что тут скажешь…

Вова удалился из моего дома, прихватив кошелек с деньгами. В кошельке лежали мои долларовые запасы на год вперед. Я случайно оставила кошелек на подоконнике, собиралась его спрятать в тайник, но отвлеклась. Вспомнила по дороге, но не испугалась. Татьяне я доверяла. Она была верующая, молилась по утрам, исполняла заповеди. Когда я вернулась, кошелька не было в помине. Я растерялась и стала искать по всему дому. Безрезультатно. Как корова языком слизала.

– У нас кто-то был? – спросила я Татьяну.

– Был. Вова. А что, нельзя?

– Можно. Но у меня пропал кошелек.

– Это не он.

– А кто?

– Я не знаю. Вы сами куда-то положили и забыли.

– Помоги мне найти.

Она стала рыться вместе со мной в комоде, лицо у нее было замкнутое, какое-то загнанное, и я поняла: она знает. Вор – Вова. Но ведь она не будет выдавать сына.

Мне было жаль денег, и я так трудно их зарабатываю. И еще мне было жаль самого кошелька. Это был дорогой лакированный кошелек, который подарил дорогой мне человек. Память, качество, а какая-то тварь смахнула с подоконника и ушла. Какого черта? В доме стояла тяжелая тишина.

На другой день Татьяна отправилась на выходной. Я села и стала думать: что делать? А ничего не делать. Вызывать милицию я не буду, хлопотно очень, и настроение испортится. Я, конечно, хотела вернуть деньги, но не любой ценой. Сдавать Вову – это тяжелый поступок. Душа не выдержит. Фиг с ними, с деньгами. В конце концов, никто не умер. Все живы. Заработаю.

Неожиданно позвонила Татьяна:

– Я где-то забыла мобильный телефон. Посмотрите, пожалуйста, он в доме? Он должен быть в прихожей под зеркалом…

Голос был проникновенно-фальшивый. Я поняла: врет. Дело не в телефоне, просто проверяет по моему голосу: как дела и какие у нее перспективы? «Актриса», – вспомнила я. Но ничего. Я тоже не лыком шита.

– Значит, так, – строго сказала я. – Деньги украдены. Подозреваемых двое: ты и твой сын. Я позвоню генералу Торопову, и он твоего сына проверит по своим каналам. Мне бы не хотелось обращаться в милицию, так что поищи там, у себя.

– Ну конечно… – выдохнула она.

Татьяна могла бы сказать: «Звоните куда угодно, делайте что хотите, мы ваши деньги не брали». И доказать пропажу денег практически невозможно. Не пойман – не вор. Тем более генерала Торопова не существует в природе. Я выдумала. Прошла бы неделя, я бы от этой пропажи отвыкла, и Вова смог бы спокойно вернуться на родину, вполне обеспеченный на какое-то время. Но Татьяна произнесла странную фразу: «Ну конечно…» Значит, испугалась, и значит, она не была опытной и ушлой. Просто жертва своего сына Вовы, а Вова – жертва своей зависимости от водки. Сплошные жертвы, и я в том числе.

Я оделась и пошла гулять.

Заглянула к своей подруге, художнице Регине. Регина рисовала свои пейзажи один за другим, но их не покупали.

Регина выставлялась на выставках, это стоило денег. Выставки – не бесплатно. Однако результат – ноль. В это же самое время в мире художников возникла некая Подушкина: возраст тридцать лет, бровки домиком, губки бантиком. Ее покупают нарасхват. Регина трясется от злости.

– Я знаю, почему ее покупают, – шипит она.

– Почему?

– Знаю… – неопределенно отвечает Регина, намекая на сексуальные услуги молодой Подушкиной.

– Эти услуги стоят в сто раз дешевле, чем картина. Зачем покупать картину? – возражаю я.

– Тогда почему? Почему?

– Потому что ты из Советского Союза, и твои глаза залеплены соцреализмом, а ее – нет. Она – другое поколение.

– Она проститутка! – Регина даже топает ногой от злости.

– Одно другому не мешает, – замечаю я.

«Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».

Подушкина, безусловно, талантлива. А Регина просто мастеровита. Ее картины одинаковы, как прибрежная галька. А от картин Подушкиной вздрагиваешь.

Но все-таки Регина набила руку и могла бы неплохо зарабатывать, например, расписывать дачи у новых русских. Но амбиции не позволяют, будет она обслуживать каких-то «купи-продай». А я считаю: работать не стыдно. Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу, и ничего.

Мы сели пить чай. У Регины всегда есть вкусненькое, дети привозят. Но ей не интересны дети. Ей интересна только живопись, вернее, занятость. Важно что-то делать, взбивать из жизни коктейль, а не сидеть уткнувшись в телевизор.