Мой (не)любимый дракон

Лекарь уверял, что помимо обезболивающего дал мне также успокоительное. Но успокоенной я себя не чувствовала. Надеюсь, и упокоенной вскоре не стану, после недавних событий.

Я нервно мерила комнату шагами: от сундуков к кровати, от камина к камину. Кусала до крови губы, дергала себя за разметавшиеся по плечам пряди, воскрешая в памяти все те разы, когда герцог-мудак подкатывал ко мне, расшаркивался и улыбался, прикидываясь мистером Галантностью. Теперь понятно – играл на публику. А я, наивная, здоровалась с ним, отвечала на вопросы, иногда даже улыбалась его шуткам. Из вежливости.

Дура! Идиотка! Кретинка!

Надо было бежать от Крейна без оглядки, а не хорошие манеры ему показывать. Так бежать, чтоб только пятки сверкали! И не позволять этому маньяку ручки мне целовать. Которые – стоило вспомнить о прикосновениях губ мерзавца – тут же захотелось продезинфицировать. В отбеливателе, например, прополоскать. А лучше на ночь замочить в кислоте.

Отражение, мелькнувшее в зеркале, заставило меня уныло вздохнуть. После настоек Хордиса скула больше не ныла, но выглядела весьма живописно: вся такая распухшая, серо-буро-малиновая. Да и все, что ниже подбородка, тоже оставляло желать лучшего. Я была подсвечена синяками, как елка новогодними огнями. Только, в отличие от зеленой красавицы, я больше не являлась самим очарованием и отнюдь не выглядела по-праздничному нарядной.

Господи, что же будет? Что теперь будет…

Случись это в нормальном мире, в цивилизованном обществе, и мне бы сочувствовали все знакомые. Но в этой чокнутой средневековой Адальфиве… Старым склочникам хватит ума заявить, что виновата распутница алиана. Они меня и так особо не жалуют. Скажут, сама спровоцировала мужика. Заигрывала с ним, кокетничала напропалую, строила глазки. Вот бедолага и не устоял, уступил соблазну. И поди докажи обратное. Что не заигрывала и ничего не строила, а, наоборот, старалась держаться подальше.

А если Герхильд поверит? Ослепнет от ревности, одуреет от чувства уязвленного самолюбия и попранного доверия.

Внутри все переворачивалось от мысли, что вот сейчас он переступит порог этой комнаты, окатит меня ледяным презрением, словно водою из проруби, и велит отчаливать на фальвах в Лунную долину или куда подальше.

Прежняя Аня, быть может, даже порадовалась такому результату. Но вот Аня теперешняя… Ане теперешней хотелось рыдать. А еще кричать, ругаться и проклинать похотливого мерзавца.

А еще хотелось, чтобы он был рядом. Чтобы понял меня, а не отталкивал. Не возводил между нами преграду из ледяных айсбергов. И сам не становился похожим на айсберг. Чтобы…

Дверь за спиною негромко скрипнула. Я обернулась и застыла, забыв, как дышать. И сердце, вволю напрыгавшись, словно ребенок на батуте, напряженно замерло в груди.

Окружающая обстановка поблекла. Стерлась мебель. Зеркало, щекотавшее мне нервы моим же отражением, исчезло. Разорванное бальное платье, светлой лужицей растекшееся по креслу, поглотил сумрак.

Я видела только глаза Скальде, горевшие расплавленным железом, и не могла отвести взгляда от его лица. Кто знает, вдруг вижу в последний раз. Хоть насмотрюсь напоследок, постараюсь запечатлеть в памяти каждую ледяную черточку.

– Я…

Собиралась объясниться, а вместо этого задохнулась от лавиной обрушившегося на меня чувства. Мгновение назад нас разделяли пара метров расстояния и километры его зимы и моего отчаянья. И все они вдруг сузились до каких-то жалких миллиметров, чтобы потом совсем исчезнуть. Схлопнулись, как те самые стены.

Когда тальден оказался рядом. Когда его губы нашли мои. Когда он впервые попробовал их на вкус. Это было требовательно, жадно, щемяще-сладко. До слабости в коленях и жара во всем теле. Лицо горело под лаской прохладных пальцев. Скольжение ладоней по пылающей коже…

Я вся покрывалась мурашками – от беспорядочных, алчных и одновременно таких нежных, почти невесомых прикосновений. Он целовал, скользя по губам умопомрачительной лаской. Размыкая их, проникая глубже, выпивая мои стоны, сплетаясь со мной дыханием, будто оно у нас было одно на двоих.

Поцелуями – быстрыми, сумасшедше-страстными, невозможно-острыми и такими дурманящими, – словно исцеляющим бальзамом, касался каждой отметины на шее; подушечками пальцев очерчивал линию плеч. Стирая из памяти боль, причиненную мне Крейном. И отвращение, и липкий страх.

Тальден подчинял себе так, что хотелось подчиняться. И льнуть к нему, и сходить с ума дальше. Пьянеть от губ, от дразнящих ласк его пальцев.

Он сливался со мной, вплавляя меня в себя. Растворяя меня в себе. Перемежая россыпи поцелуев, волнующей дрожью отзывавшихся в каждой клетке, с хмельным шепотом.

Повторяя сладкой музыкой звучащие в тишине слова:

– Моя… Только моя…

И что он меня не отпустит.

Ни за что. Никогда.