Мой номер — первый

Позже я узнал, почему незадолго до боев мы укрылись в чужой землянке, у знакомых в деревне: в нашем домике в Кршелове у Оломоуца не было погребе Домик и еще несколько подобных ему стояли в стороне от деревни. Это место звали «У кирпичной» или «В вагонах». «У кирпичной» — потому, что домики выросли рядом с бывшей кирпичной фабрикой. К тому времени она больше не работала, трубы не дымили, а опустевшие одноэтажные цехи, неоштукатуренные, с выбитыми стеклами, зарастали крапивой. «В вагонах» — потому, что под домики были пущены отслужившие свое и одному богу ведомо как попавшие к нам железнодорожные вагоны. Над этим я долго ломал голову: во всей широкой округе не было ни одного рельсового пути. Спал я в одной комнате с бабушкой. Помещение отделялось от кухни каменной перегородкой. Мама ночевала в кухне. Она выучилась на продавщицу у Бати и приезжала из Оломоуца поздно вечером. И снаружи стенки вагона были обложены камнем и заштукатурены. На дворе стояла колонка. Около нее мы мылись, и только с приходом зимы мне разрешали мыться дома. Чуть поодаль стояло деревянное строение, без которого не обойтись никому. То самое, о каком говорят, что в него сам пан император должен ходить пешком. Рядом примостился крольчатник, куда каждый раз ненадолго заглядывала мама, возвращаясь с работы.

Тот крольчатник хорошо мне запомнился, ибо с ним пришли первые в жизни обязанности: задолго до того, как впервые ударить по мячу, я начал ходить с бабушкой за зеленью для кроликов. Отвечал за сбор молочая. Зеленые побеги одуванчика были кроликам по вкусу. Позже я предпочитал ходить за травой без бабушки. Уходил на кирпичную фабрику и на короткое время уединялся в лабиринтах старого здания. У меня там были свои тайники. Я воображал, что это — мое жилище. К счастью, такое случалось только днем, до наступления темноты. Там я оборудовал неприступный бункер, который храбро отбивал от несчетных врагов до тех пор, пока не раздавался голос бабушки: «Иво!.. Ивош!».

Я на ходу подхватывал сумку с одуванчиками и мчал домой. По дороге успевал нарвать еще несколько пучков крольчиного лакомства. И сегодня, когда вижу луг, усыпанный одуванчиками, встает перед глазами наш старый крольчатник. И ловлю себя на мысли, что мимоходом взвешиваю, какой цветок подходит, а какой нет: вот тот — старый, горький; а вот этот — свежий, недавно пророс, он будет самый раз!

Впрочем, на футбольном поле, с которым связана вся моя жизнь, одуванчики не растут. Но если случайно на нем проклюнется зеленый стебелек цветка, ответственный служитель без колебаний сразу же вырвет его: для футбольного газона одуванчик — сорняк.

Площадка на Ветряке

Мое первое знакомство с футболом состоялось не в Кршелове, а в Штернберке, куда мы переселились в 1947 году. Помню, и очень ярко: я впервые ехал на поезде. Мы направлялись в Пограничье. В годы протектората последней чешской станцией был Штарнов. За ним железную дорогу пересекала граница германского рейха. Штернберк находился уже на бывшей судетской территории, включенной осенью 1938 года в Мюнхене в империю Гитлера.

Мы обосновались в старом одноэтажном домике на самой окраине города. Ее называли «Ветряк»: улица именовалась «Ветряной» и простиралась до поля. Поблизости проходило шоссе Штернберк — Римаржов, по которому машины тогда почти не проезжали. Чаще встречались конные упряжки или подводы с коровами. Нередко такой караван пересекал и нашу площадку. Тут мы подбирали мяч и отбегали на безопасное расстояние, чтобы нас не достал кнут. На всякий случай (а также потому, что одно время проезжавшие крестьяне пускались за нами вдогонку).

На Ветряке имелся пустырь. Поначалу он являл собой жалкое зрелище — кусок земли, на котором и трава-то не росла толком. Мы, мальчишки с Ветряка, превратили его в площадку, причем простейшим способом: начали на нем играть. На бугры не обращали внимание. Штанги ворот нам заменяли кепки, фуфайки или пиджаки.

Мальчишки с Ветряка — это прежде всего Франта Фиала, Смейкал и Малик. Площадка начиналась сразу за домом Фиалы. За воротами тянулся участок земли, принадлежавший родителям Франты. Мяч, прокатившийся мимо или пущенный над «воротами», обязательно падал на фиаловском угодье. Отец Франты поначалу сердился, а потом вообще запретил сыну играть.

Это не помогло. Он грозил наказать и нас, ругался, забирал мячи, укатывавшиеся на участок, и возвращал их только вечером, приходя к кому-либо домой и жалуясь старшим. Не раз он гонял нас с кнутом, причем быстрее всех удирал от него собственный сын.