Мой Однолюб. В его сердце другая (СИ)

Отвернувшись, слабо откидываю голову на спинку сидения. Молча слушаю их диалог. не вступая.

— Показывай дорогу, мошенница, — мрачно просит Соболев.

— Никакая я не мошенница.

— А возраст в документах кто подделал?

— … Друг помог. Лучший.

— Идиот твой друг.

— Пашка наоборот гений.

— Гений… Как ты теперь восстанавливать их будешь, подруга гения? Подделка документов знаешь чем тебе грозит?

— Разберусь уж как-нибудь.

— Разберется она… Дорогу показывай.

— Вперед проедь.

Дорога до поселкового кладбища проходит без происшествий. Выбравшись из машины, мы такой же процессией, как и у дома, заходим на территорию. Долго блуждаем среди рядов с памятниками.

Когда слышу крик, почти подпрыгиваю.

— Папа, — ревет Адель и присаживается у свежей могилки. — Папка мой…

Покачиваясь от ветра и слабости, разглядываю обычный деревянный крест, покрытый лаком, цветы в трехлитровой банке и… даже не специальную табличку, а обычную бумагу в мультифоре с напечатанным ровным шрифтом:

Валеев Александр Степанович. Годы жизни.

Поверить не могу, что это все не сон или глупая шутка.

Отца похоронили другие люди. Мы с мамой так внимательно выбирали памятник с гравировкой, оплачивали достойное место на городском кладбище и определялись с фотографией… Правда, кое-как её нашли, потому что папа везде хмурый и недовольный.

— Папка, — ревет Адель в голос. — Как мы без тебя сейчас?.. Я так тебя люблю.

Ваня делает шаг и обнимает сзади вовремя. Иначе я бы точно упала.

— Держись, — шепчет тихо, обжигая горячим дыханием.

Вытираю слезы под оправой солнцезащитных очков.

Смешанные чувства рвут душу в клочья. От странной жалости к этой юной девчонке до безумной, всепоглощающей тоски по отцу и осознанию того, что вот… передо мной его могила.

Все.

Все кончено. Что бы он ни натворил и как бы кого не обманывал… Его больше нет.

Предъявлять папе претензии посмертно — глупо и странно.

Мой взгляд зацепляется за фотографию, скрытую срезанными цветами. Расцепив Ванины руки у себя на талии, обхожу могилу и беру снимок.

Сквозь пелену на глазах смотрю на папу и неверяще мотаю головой, потому что на этом снимке он... будто другой. Не такой безразличный, как я привыкла. Не такой загруженный и серьезный.

На фотографии совершенно другой человек. Улыбающийся и… пожалуй, счастливый.

Глава 40. Тая

Я смотрю на трассу, по которой периодически проезжают серые большегрузы и разноцветные легковушки.

— Папа бы никогда никого не бросил. Ни вас, ни нас, — произносит Адель задумчиво. — Слишком порядочный… был, — сглатывает слезы.

Мне все еще ее жаль. Но уже больше себя, потому что внутри я гоняю по кругу всю информацию, которую знаю. Чем дальше думаю об этом — тем больнее.

У Адель есть велосипед. У меня никогда не было.

Адель так просто, без зажима в горле может сказать на могиле отца, что его любит. Я и при жизни никогда этого не говорила ему в глаза. Как-то не принято было.

Глупо, наверное, в моем возрасте обижаться на такое, но мне до рези в глазах обидно. Папа всегда был слишком загружен, и я старалась его понять. Профессия врача обязывает к постоянному присутствию в больнице. То дежурство, то экстренная операция, то проверка. Дети, дом, семья — все крутится вокруг потребностей пациентов и настоящего призвания.

А, я напомню, в нашей квартире было два врача. И я всю свою юную жизнь старалась всех понимать.

Я была идеальной дочерью. Хорошо училась, держала дом в порядке, готовила ужины и завтраки. Сейчас мое нутро против всего этого сумасшествует и протестует. Словно приворотное зелье больше не действует.

Благодарно улыбаюсь Ване за то, что принес мне горячий чай и настойчиво отодвигаю сэндвич. Соболев недовольно прищуривается и возвращает еду обратно. Кивает на неё, мол, быстро ешь. Поморщившись, снимаю упаковку и откусываю. Желудок благодарно принимает первую за день пищу.

Думаю, что за эту неделю мы будто ближе стали. Ваня так тонко чувствует все мои эмоции, такой внимательный. Верно говорят, что, когда закрывается одна дверь, всегда открывается другая. Он будет прекрасным мужем. Самым лучшим.

Самым лучшим для меня, конечно.

Из раздумий меня вытягивает стук стеклянной двери.

Мы остановились в придорожном кафе недалеко от поселка. Сначала Адель отказывалась, но мой жених нашел нужные слова, чтобы уговорить её.

— Как зовут твою маму? — спрашиваю, разглядывая светло-русые длинные волосы.

— Софья Третьякова.

— Что-то знакомое.

Пытаюсь вспомнить, но мозг из-за сильного стресса отказывается работать.

— Может быть, ты и слышала, — продолжает она. — Моя мама училась на одном курсе с папой и… Ингой.

Мы с Ваней удивленно переглядываемся.

— Папа с мамой начали встречаться еще летом, во время поступления. Это была настоящая любовь, — мечтательно тянет Адель. — Самая-самая настоящая.

— Это мама тебе рассказывала? — серьезно спрашивает Ваня, пока я пытаюсь собраться.

— И папа тоже.

Она возмущенно вскидывает брови и повышает голос:

— Думаете, я вру?

— Ничего мы не думаем, — миротворчески говорит Ваня. — Ты можешь поспокойнее. Тая не виновата ни в чем, она так же переживает смерть отца, хватит так себя вести.