Мои останкинские сны и субъективные мысли

Да, Останкинская башня изящнее. Да. Но почему-то ассоциируется с иглой наркомана. Целая страна на этой игле «сидит», никак не «слезет».

Снова смотрю на противоположную сторону. Вот усадьба Шереметевых. Памятник русского классицизма 18 века. Уникальный дворец-театр графа Николая Петровича Шереметева. Он и классически строгий, и роскошный, даже вычурный. Воздушный. Серьёзный и легкомысленный. Как и вся та весёлая эпоха с её дуэлями, просвещением, изящными париками, благородными правилами войны, идеализмом просвещённой монархии, библиотеками для крестьян и мужскими чулками. А внутри? Внутри это не дворец, это сказка.

Вот тоже ведь создавался дворец для развлечения, для лицедейства, но не для лицемерия. Даже то, что выглядящее каменным здание в действительности целиком деревянное вызывает ещё большее очарование. Видимо, они думали о красоте. Видимо, то, что они делали, сами считали искусством, а не конвейером. Да, на таком рабочем месте матом не завопишь гордо, «Бульдог-шоу» тут не поставишь.

Кстати, строили усадьбу тоже крепостные души – под руководством мужика- архитектора Павла Аргунова. Видимо, души у них свободные были, светлые. Не рабы они были…

Перевожу взгляд с белых стройных, но застенчивых ионических колонн Шереметевского «храма искусств» обратно на этот советский «памятник» 20 века. А это что за безвкусица – ну, с торца, который смотрит на пруд – ну, там, где 16-й подъезд?! Приглядываюсь к этим серым грубым столбам перед входом, которые колоннами язык не поворачивается назвать… И вот тут меня осенило! Они же похожи на клыки! Весь торец напоминает разинутую пасть – как щель у рта в маске доктора Лектора!

Мне стало не по себе. А Стакан, мне показалось, тогда словно ещё сильнее оскалил столбы-клыки, подтверждая моё предположение, не скрываясь – зловеще, как хищный зверь перед прыжком.

Может, я сидел слишком далеко, и это был обман зрения…

16-й подъезд. Знаменитый подъезд. Обычно им пользуется Первый канал – тут редакторы встречают экзальтированных девушек и полу-мальчиков для разных кастингов, шоу, «фабрик». Толпятся здесь сотнями – уверенные, что только в Останкино их счастье; трясущиеся и развязные, нарядно-изуродованные, готовые на всё. Хоть продать душу, лишь бы «попасть на ТВ». На праздник!

Тут они и пропадают в ощерённой пасти Стакана. Мотыльки. Новые жертвы, свежая кровь для чудища. Ежедневная порция.

Всё же виноваты сами люди. Носители жизненной энергии. Это они сами отравили отрицательной силой Останкино, сотворили из него монстра. Сотворили из него Стакан.

Ведь сделали, превратили же безалаберные, ветреные парижане кучу нагроможденного железа в стройный и кокетливый символ города. В Эйфелеву башню. Немного положительной эмоции, любви (или влюблённости), несколько лёгких комплиментов, «милый шёлковый шарфик» – и костлявая угловатая девушка обернулась изящной, чувственной дамой. Ветреные, но практичные и весёлые парижане.

Даже уродину, можно превратить в красавицу. И у Останкино был шанс.

Люди, люди. Здесь люди считают, что чем ты хуже, тем ты лучше. Чем циничнее, тем умнее. Мечтать, радоваться жизни, быть откровенным – смешно, неприлично, стыдно. Наивно! Москва, мол, слезам не верит… Вот быть бесстыдным не стыдно.

И здание изменилось. Вновь. Оно стало хуже. Оно стало циничным. Таким же, как и люди.

Инвалиды! С производственными травмами. Душевными травмы. Их не видно глазом – и от этого их последствия ещё опаснее.

Они так долго трудятся над драматургией в своей работе, над «сюжетно-образной основой произведений», что уже даже свою жизнь превращают в постановку, игру. Не могут без драматической, сюжетной линии в обычном общении. Без ярких красок в сером существовании.

Искусственность переживаний. Искусственность взаимоотношений. Искусственные улыбки, искусственные чувства, искусственная дружба.

С шекспировскими страстями из-за свободного компьютера или пустого столика в «Максе».

А ещё мнительность и высокомерие…

Да, принято строить из себя нормального, простого человека – таких self-made man и woman. Мол, какой, старик, тут элитаризм. Мы, мол, обычные люди. Не быдло, конечно. Но и не какая-то там особая каста. Не элита нет, но и не пьянь снаружи… Ага, не надо обманываться. Вот они напьются и всё – пошла откровенная ботва, бери их тёпленькими, все тренировки насмарку.

Со временем приходит опыт – можно и без алкоголя. Немного наблюдательности – и вот они, олимпийцы, как на ладони. Это видно по тому, как они, божества, передвигаются в направлении кулера, дышат этим недостойным воздухом, покачивают бёдрами, по процессу курения, по тому с какой важностью и любовью к своему телу выдавливают прыщи, как двигают мышкой, удаляя спам. И даже во время секса не могут успокоиться и продолжают думать о собственной значимости. О судьбоносности своих движений. Никак не расслабятся.

Болеют они, болеют. Тяжёлый недуг – «Останкинский синдром» называется.