Мои останкинские сны и субъективные мысли

Трусость и страх в профессии. Где же бойцы? Ау! Путинская эпоха — это век серости, мелких мещан. Героев, характеров убили вещи, вещизм заменил героизм. Художники стали филистерами. У них, видите ли, кредиты. Где современный Борис Шамаев? Где новый Радищев? Где настоящие характеры? Ни великих грехов, ни великой добродетели. Ни горячими, ни холодными стать не смогли. Все тёплые, нет, даже лишь слегка тёпленькие. Их души — бракованные пуговицы — переплавят, перельют в новую форму, ничего от них не останется. Поверьте.

К чему внутренний потенциал, если ты его пропиваешь и трусишь выйти вперед. Если тратишь на жизнь, не наполненную смыслом.

И дело не в том, что я такой уж смелый. Но мы же все пели Виктора Цоя — о том, что «каждой собаке палку и кость», а «каждому волку зубы и злость». Волка будут уважать за его зубы, за его характер, а собаку… Ну, как к собаке и будут относиться. Лично я такого статуса не хочу.

Когда 18 марта 2009 года мы с Олегом Пташкиным устроили свою акцию протеста, некоторые коллеги нас поддержали. В основном, пассивно. Но было много тех, кто злорадствовал. Тот самый экс-продюсер программы «Намедни» Сергей Евдокимов, сидя у компьютера, выложил в своём блоге такой результат мыслительного процесса: «Я бы все происходящее снимал на камеру. А потом, если не посадят, сделал бы из снятого материала фильм, послал бы его на международный фестиваль и получил бы кучу престижных премий». Уточнив потом, что в виде премии «согласен дать дарвиновскую»[19].

Да, смешно. Честно — смешно. Честно! Правда, в лицо такое эти изнеженные мужчины не скажут. Вы, парни, тайфун креатива и смелой журналистики. Только ваш тайфун дует не там, где надо. Вот никак не могу найти видео акции протеста команды программы «Намедни». Может, я что-то пропустил? Да и смелые вы лишь с априори слабыми — ну, с рядовым россиянином, априори для вас лузером. С теми, кто вам завтра по башке не даст. А не с властью и не с приближённой к власти «богемой». Говорить они мастера, а делают что? Делают «Чету Пиночетов». Им оставили лишь драку за крошки у барского стола, им Кремль в лицо плюёт, а они с радостными криками соревнуются друг с дружкой в придумывании красивых заголовков и речевых оборотов по поводу этого плевка. Главное — весело покувыркаться словами. Потом расхаживают по Стакану гоголем, а по ночам, в откровении одиночества, с головой укрывшись одеялом, выковыривают грязь между пальцами ног и рыдают от осознания собственной гениальности. И строят планы мести окружающему миру.

Сейчас эти субтильные парни, нежные только друг к другу, напившись дорогого виски — «водка для быдла!» — в «Максе», гордо вспоминают то время, когда они, по словам Николая Картозия, «делали «Намедни» и нагинали власть». Иногда подобное, увлекшись количеством напитка, говорят слишком громко, но сразу же в страхе друг дружку одёргивают, пугливо озираются, с опаской заглядывают в глаза собутыльникам. Я видел и слышал сам. А иногда, разоткровенничавшись, пишут в блогах похожую крамолу, а потом, в панике быстро её удаляют. Даже этого они боятся.

Эти «парфёныши» — дети инфотеймента[20], бросившиеся в шоктейнмент, они результат инфотейментизации профессии и аудитории. Ведь что такое инфотеймент? Это простые решения, усталость от ума, от умственного труда. Конечно, чтобы делать хороший инфотеймент нужен и умственный, и физический журналистский труд автора. Но объект инфотеймента — это усталый, аморфный зритель, который хочет лёгкости и развлечения и не собирается поднимать пятую точку с дивана. Трусливый и безынициативный. Обыватель — именно! Бракованная пуговица — пуговка. Пластмассовая бижутерия! Через некоторое время для него тоже становится важно «как показывают», а не «что показывают» ему по «ящику». Когда обёртка становится существеннее начинки, когда забавный репортаж о забеге поросят становится и интереснее, и важнее, чем предвыборная кампания политиков, а ведь последним решать важные задачи, в отличие от поросят.

Век инфотеймента — попутчик гражданского, цивилизационного застоя и предшествует общественно-экономическим катаклизмам, кризисам, войнам, репрессивной настоящей диктатуре. Если о самых серьезных вещах рассказывать несерьезно, ну тогда и собственное увольнение, и убийство в подъезде как нечто несерьёзное воспримут.