Мои останкинские сны и субъективные мысли

Перед моим подъездом раньше часто собирались ребята из «неблагополучных семей». Увидев меня, каждый раз говорили, что НТВ их любимый телеканал.

— У вас такие интересные программы — «Максимум», «Сук@любовь!», «Русские сенсации», а по выходным «Чистосердечное признание», — перечисляли они, передавая друг другу бутылку водку и «закусывая» её дешёвым пивом.

Вот они и смотрят все эти криминальные сериалы на НТВ. Вот эта аудитория и спасла большую часть бывших «парфёнышей», которые сменили девиз «Новости — наша профессия» на «Скандалы, интриги, расследования».

Даже беспринципный Кулистиков не сразу поверил в готовность этих ребят работать для аудитории шариковых также активно — вопросов нет, и профессионально — как раньше они работали для аудитории Преображенских и Борменталей. А как же? Разрешение на предательство тоже надо заслужить.

— Кул сегодня меня снова не принял, — сказал расстроенный Николай Картозия. — Вот урод!

Картоз, как мы его называли, раньше был шеф-редактором программы «Намедни», где он — по его словам — «строил всех, как Иосиф Виссарионович», а теперь стал своеобразным дуайеном оставшейся бесхозно-бесхозяйной «команды Парфёнова». Раньше по его виду можно было сказать, что он человек успешный, жизнерадостный, уверенный в будущем человек — свысока разглядывал останкинский планктон, иногда демонстративно не здоровался с Герасимовым и Митковой. А теперь ходил по нтвшным этажам Стакана потерянный, сломавшийся, вдруг стал помятый какой-то, ссутулившийся. Вот это и есть драма. Потому что Коля Картозия — парень даровитый. Хотя и с заметным комплексом неполноценности «правильного мальчика из хорошей, интеллигентной семьи».

Многие коллеги на НТВ боялись теперь даже находиться рядом с Картозом. Особенно сотрудники программы «Сегодня». Мы с ним часто беседовали тем летом и осенью в курилке, и я не раз видел, как митковские, здороваясь со мной, игнорировали Колю.

— Мы вот придумали новую программу итоговую — про скандалы, про шоу-бизнес, трэш всякий. А он меня динамит, — шмыгал носом бывший Иосиф Виссарионович программы «Намедни», прижимая подмышкой небольшую папку, в которой лежал концепт программы «Максимум» и другой подобный желтый, бульварный мусор.

— Слушай, Николо, зачем тебе это нужно?

— Я просто хочу работать. Для телевидения. Вот раньше я чувствовал, что кому-то нужен на телеканале. Что наши способности нужны НТВ. А сейчас… сейчас я этого не чувствую. Понимаешь, мне раньше деньги предлагали сумасшедшие в одной компании — лишь бы я туда ушёл работать.

— Телекомпании?

— Да нет. Финансовой. А теперь я нигде не востребован. Вот — Кул динамит, ноги о нас вытирает. А ведь такой проект! Неужели наши мозги никому здесь не нужны?

— И что? Ты станешь делать вот такой трэш и грязь, которую хочет Кул?

— А что? Сейчас времена такие. Люди этого хотят. Кровь, секс и деньги — вот что им нужно. И я должен делать такой продукт.

— Николо — ты умный парень, талантливый. А значит — свободный человек. Ты же можешь жить для самого себя. Если надо — даже уехать куда-нибудь далеко от всех. Создать семью себе. А останешься сейчас здесь — загубишь свой талант на пустые вещи. Оставайся самим собой. Сейчас ведь не 37-й год. Никто никого не заставляет. Тебя же никто не заставляет?

— Ты что, Эльхан? А мне это нравится!

— А нельзя делать нормальное телевидение — честное, ответственное? Доброе что ли?

— «Культуру» что ли? Такое телевидение уже никому не нужно. О нём могут мечтать какие-нибудь московские телекритикессы — вроде Анны Качкаевой или Ирины Петровской. Да что они понимают в телевидении?! Это неправильное телевидение! Кто его будет смотреть?..

В конце концов, дали Коле делать то, что ему нравится. Даже стал в июле 2006 года руководителем Дирекции праймового вещания НТВ, в которой нашли приют большинство «парфёнышей» и которая в дуэте с Дирекцией общественно-правового вещания производит всю грязь энтэвэшного эфира. Сколько раз ребята Картоза меня к себе переманивали, но, слава Богу, я их не послушал.

Если раньше называть НТВ (как и у других коллег называть свою телекомпанию) просто «каналом» считалось дурным тоном — всё-таки телеканал — то теперь слово «канал» — это самое точное определение! От слова «канализация».

Кстати, получив свою Дирекцию, Картозия снова стал недоступный, высокомерный. Довольный самим собой. Говорят, теперь сам не всегда здоровается с нижестоящими коллегами. А ещё — мол, ему вдруг стало нравиться, чтобы его называли не Картоз, даже не Коля, а Николай Борисович. Так говорят.

Конечно, они ребята талантливые, начитанные. Умные — в день по пять-шесть глянцевых журнала проглатывают. Но горьковский уж тоже был умный, а пискарь у Салтыкова был вообще премудрый.

Они всё понимают, но трусят. Страшно? Да? Мужики, всем страшно. Всем. Всегда страшно. «Ничтожна та нация, у которой нет людей, готовых за неё погибнуть!» — говорил турецкий революционер Кемал Гюней в XIX веке. Это утверждение распространяется и на идеи.