Мой отчим - советский пенсионер

Посмотрела я на дядю Семёна искоса, подмигнула, да на подоконник указала: там, в погребочке малом под подоконником, хранятся у нас нерушимые запасы хорошего алкоголя. Дядя Семён без слов меня понял: мигом извлек початую бутылку коньяка "Васпуракан", две стопки и палку подсохшей чудесной колбасы "Брауншвейгская", которую ели мы медленно и с уважением к её дефицитности и высокой цене. Георгий Иванович пытался было заерничать, отказаться хотел от угощения, а потом рукой махнул, — рабочее время давно истекло, по домам он ходит явно по своей инициативе, — почему бы и не хряпнуть рюмашечку благородного напитка. Только велел отчиму и мне налить, — тот и налил — чайную ложку, для приличия.

Может, и надо было мне уйти спать, но разве поздний час удержит любопытную Зойку от возможности узнать что-то интересное? Нашла себе дело: колбасу нарезала тоненько, хлеб темный "Бородинский" достала, — он так подходит к бутербродам…

Выпили мужики, ухнули, и стали беседовать. Оказывается, у участкового к нам немало вопросов: во-первых, кто из пацанов-хулиганов периодически костры зажигает да спички бросает в чужие огороды, и окна бьет у одиноких старушек, — на это мы ничего ответить не смогли, незнакомы с уличными ребятишками? Во-вторых, кто из местных пенсионерок водку самодельную, — проще говоря, самогонку, — гонит и продаёт: не стучали ли к нам по ошибке среди ночи и в какую сторону ушли дальше те пьяницы? Снова мы смолчали с отчимом, — никто к нам по ночам не стучит, а стукнет, так отчим им таких профитролей покажет… В-третьих, что можем мы сказать о нашей соседке Катьке, муж которой снова сидит. Что она за человек?

Тут мы несколько даже растерялись: Катьку мы будто и хорошо знаем, но разве можем мы сказать, что знаем её?

— Ну, она где-то работает… По-моему, швеей или что-то в этом роде, — запнулась я. — Муж у неё был дурной, сейчас в их доме — тишь да благодать без Мишки. Вот Маруська, что к Вам, Георгий Иванович, на коленки лезет, — котенок той кошки, что Мишка убил в день задержания… Что вы про Катьку конкретно знать хотите?

— Вовсе она не швеей работает, а рабочей на овощной базе. Работа — грязная, но зато у Катьки в любое время года не переводятся фрукты-овощи: она часть своих продуктов даже меняет с соседками на яйца и мясо. То есть, судя по всему, является "несуном". Ну, да это её проблемы, пусть само начальство базы следит за такой малостью…

С мужем ей не повезло, это точно: в августе еще, только второй месяц тогда работал здесь, в первый раз столкнулся с этой семейкой. В наше отделение милиции поступило заявление от ближайшей соседки Катерины, — старушка писала, что Катьки и Мишки дома вроде бы как несколько дней нет, а из дома через форточку доносится ужасающий, смердящий запах. Будто там мертвые лежат… Не слишком поверило моё начальство старушке, — может, из ума выживает?…

Отправили сперва меня в разведку, узнать, что стряслось. Подошел я к их дому, — калитка незаперта, собака с цепи сорвалась и убежала незнаемо куда, — оно и понятно, раз в доме — тишина, значит, собака не кормлена, вот животина и сбежала… Стучал я, стучал: и в дверь, и в окна, — не открывает никто!

Вернулся назад в отделение, отчитался, так мол и так: не открывают, а в доме… пахнет нехорошо.

В тот момент, когда я отчитался, вечер был: только лейтенант Иваньков в наряд суточный заступил, да сержант Мурков со мной поехали. А еще один сержант, Маркелов, остался на посту в отделении. Сели мы, значит, на мотоцикл и вскоре прибыли к дому. История со стуком повторилась, но, конечно, никто так и не открыл.

Лейтенант Иваньков сам в детстве беспризорником был, в банду его затягивали в десятилетнем возрасте: лазил в узкие форточки поначалу, а потом, как подрос, научился и отмычками орудовать. Это уже потом он стал милиционер, а только навыки остались. Взял он крошечную проволочку безобидную и быстренько открыл замок во входной двери.

А не тут-то было: оказалось, дверь изнутри на засов закрыта, только узенький просвет виднеется. Форточки — узкие: не пролезешь, фрамуги маленьких оконных рам — дубовые, не пилить же нам их. Что делать? Пошли в сарай, переворошили инструмент Мишкин: нашли ломик, начали дверь ломать.

Потом только Муркину пришло в голову: вытащил он ножик и подсунул в щелочку, под тот засов внутренний, — он и откинулся сам собой.

Входим в дом: пусто, ни души, по всем комнатам пробежались, — нет никого, только в зале некто на кровати широченной недвижимо лежит, одна голова с закрытыми глазами виднеется, на голове — кровь запеклась, а тело всё простыней накрыто.

И запах стоит отвратительный, ужасный, нестерпимый, — все нам сразу стало ясно: мокруха. Иваньков велел мне садиться писать протокол осмотра места происшествия, а Муркин еще по другим комнатам пошел, не отыщется ли чего компрометирующего преступников. Сел, значит, начал писать под диктовку Иванькова про картину происшествия, — тут входит из другой комнаты Муркин да как заорёт, — чертям бы тошно стало!