Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Мать вновь поведала мне о различных этапах развития, приведшего, в конечном итоге, к отправке отца в Москву. Мать, однако, совершенно не была уверена в том, что поездка отца увенчается успехом. В этом смысле, несомненно, нужно понимать и распоряжение Шуленбургу передать Молотову телеграмму Гитлера на бумаге «без штампа отправителя».

Записки отца свидетельствуют о сомнениях, с которыми он, в конечном счете, отправился в путь[258]:

«Со смешанными чувствами я впервые вступил на московскую землю. В течение многих лет мы враждовали с Советским Союзом, ведя друг с другом бескомпромиссную идеологическую борьбу (…). Прежде всего, Сталин был для нас своего рода мистической личностью.

Я осознавал особую ответственность миссии, ведь это я предложил фюреру попытаться найти взаимопонимание со Сталиным. (…) В то самое время военные миссии Англии и Франции все еще вели с Кремлем переговоры в Москве о предполагаемом военном пакте. (…) 23 августа, между четырьмя и пятью часами во второй половине дня, мы приземлились на самолете фюрера в московском аэропорту, где развевались флаги Советского Союза и Рейха. Мы были встречены нашим послом графом фон дер Шуленбургом и российским послом Потемкиным. После прохождения почетного караула советских военно-воздушных сил, произведшего безусловно хорошее впечатление своими внешним видом и выправкой, мы отправились в сопровождении русского полковника в бывшее австрийское посольство, где я разместился на время пребывания.

(…) и был там извещен, что меня ожидают в шесть часов в Кремле. Было неясно, кто будет вести переговоры со мной, Молотов или сам Сталин. «Странные московские обычаи», — подумал я про себя. Незадолго до запланированного времени нас вновь забрал широкоплечий русский полковник — он был, как я слышал, начальником личной охраны Сталина — и вскоре мы приехали в Кремль. (…) и вот мы уже остановились у небольшого портала и были проведены внутрь по короткой лестнице, напоминавшей башенную. Поднявшись наверх, мы были отведены служителем в продолговатый кабинет, в конце которого нас, стоя, ожидал Сталин, рядом с ним Молотов. Граф Шуленбург не смог подавить возгласа изумления. Хотя он и был уже несколько лет послом в Москве, ему еще ни разу не пришлось говорить со Сталиным![259]

Здесь стоит отметить, что в это время Сталин не занимал никаких государственных должностей, являясь лишь генеральным секретарем партии. Можно себе представить, что это была за личность и каков был авторитет, ею излучаемый, по тому как он, как это имело место, абсолютно господствовал в этой огромной стране, не занимая официально руководящего положения. Лишь незадолго до войны с Германией Сталин стал Генералиссимусом[260] и вступил в должность главы правительства.

После краткого официального приветствия мы уселись вчетвером за стол: Сталин, Молотов, граф Шуленбург и я. Кроме того, присутствовали наш переводчик, советник Хильгер, отличный знаток российских условий, и молодой белокурый русский переводчик Павлов, по видимости, пользовавшийся особым доверием Сталина.

В начале беседы я выразил желание Германии поставить германо-советские отношения на новую основу и добиться баланса интересов во всех областях, мы хотели достичь взаимопонимания с Россией в долговременной перспективе. Я сослался на речь Сталина, произнесенную весной, в которой он, на наш взгляд, высказал похожие мысли. Сталин обратился к Молотову и спросил, не хотел ли бы он ответить мне первым. Молотов, однако, попросил Сталина взять слово, так как только он был к этому призван.

Тогда Сталин высказался — кратко, сжато, без лишних слов, но то, что он произнес, было ясно и недвусмысленно и выразило, как мне показалось, стремление к примирению и взаимопониманию с Германией. Сталин использовал характерное выражение, правда, мы в течение многих лет «поливали» друг друга «ушатами дерьма», это, однако, не является причиной, чтобы мы не смогли вновь поладить между собой. Свое выступление весной он намеренно выдержал так, чтобы дать понять германской стороне о своем стремлении к взаимопониманию. По всей видимости, оно было у нас правильно понято. Ответ Сталина был настолько положительным, что после первого принципиального обмена мнениями, в котором обеими сторонами было подтверждено взаимное желание заключить пакт о ненападении, мы сразу смогли перейти к материальной стороне разграничения взаимных интересов и, в частности, к германо-польскому кризису. В ходе переговоров царила благоприятная атмосфера, хотя русские и имеют славу жестких дипломатов. Сферы интересов в странах, лежащих между Германией и Советским Союзом, были разграничены. Финляндия, большая часть Прибалтики и Бессарабии были объявлены принадлежащими к советской сфере. В случае начала германо-польского конфликта, который в сложившейся ситуации не исключался, была согласована «демаркационная линия».