Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Как однозначно следует из вышеизложенного, предложенный отцом «поворот» внешней политики Германии от антисоветского центральноевропейского блока, включающего Польшу, к прорусской и, таким образом, антипольской политике дался Гитлеру очень тяжело. По сути, он колебался слишком долго. Гитлер и отец были вынуждены к этому повороту — самое настойчивое утверждение по этому поводу не будет преувеличением — так как Польша, под англо-американским влиянием, отказалась от сближения и примкнула к антигерманской стороне. Однако и сейчас Польша могла бы добиться решения, не угрожавшего ни ее государственности, ни ее чести.

Не стоит забывать, что еще в считаные дни до заключения германо-русского пакта у немецкой стороны полностью отсутствовала ясность, выберут ли русские союз с рейхом или с западными державами. Колебания Гитлера, наряду с его комплексами по поводу примирения с большевиками, можно объяснить только надеждой в отношении осуществимости достижения договоренности с Польшей, и, в более широком контексте, с Англией, чтобы избежать как войны, так и идеологической компрометации соглашением с СССР.

Впрочем, его дипломатические шаги непосредственно перед началом войны свидетельствуют: речь для него шла о том, чтобы не допустить дело до военного конфликта. Помимо официальных каналов он использовал неофициальные пути, как это доказывает, к примеру, привлечение шведа Биргера Далеруса. Решающим доводом является, однако, аннулирование приказа о наступлении во второй половине дня 25 августа по настоянию отца, после того, как было получено известие о ратификации нового англо-польского договора, который уточнял данные в марте взаимные гарантии обоих государств, так и хочется сказать: ограничивал их конфронтацией с Германией[263]. Если бы для Гитлера речь шла лишь о русской поддержке, чтобы «развязать свою войну», то не имелось бы никаких оснований отзывать приказы для армии 25 августа в самый последний момент и со значительными техническими трудностями. Аннулирование приказа было связано с довольно большими рисками: военным и, в первую очередь, политическим.

Польша и начало войны

Мы, немцы, должны научиться сносить правду, даже когда она для нас выгодна!

Генрих фон Брентано

Как раз в договоре с Россией германское правительство видело шанс все же еще прийти к соглашению с Польшей. Требование Советским Союзом права прохода через Польшу и Румынию в случае выполнения союзнических обязательств в конфликте с Германией должно было открыть глаза руководителям польской политики в отношении истинных целей Советского Союза. Внезапная заинтересованность англичан после заключения германо-советского пакта о ненападении в ограничении полных до тех пор гарантий Польше в случае войны с Германией должна была бы окончательно заставить призадуматься Бека и его сотрудников. В ситуации 1939 года только рейх был в состоянии защитить обе эти страны от советской агрессии. Никакая держава на свете не смогла бы побудить русское руководство вывести свои войска из этих двух стран. Ирония мировой истории — спустя несколько лет так и случилось! Разумная польская политика поставила бы Польшу как потенциального союзника Германии против Советского Союза также и в относительно сильное положение к рейху.

Для непредвзятого историка здесь возникают два вопроса:

1. Каковы были мотивы польского правительства, и какие цели оно преследовало, отвергая после заключения германо-русского договора возобновленное немецкое предложение о переговорах или отказываясь следовать ему?

2. Чем руководствовалось британское правительство, ратифицируя англо-польский договор, заключенный в ясном осознании того факта, что оно не имело возможности помочь Польше в военном отношении? Польша была этим договором спровоцирована к занятию самоубийственной и полностью непримиримой позиции в отношении к рейху.

Как ни странно, эти ключевые вопросы до сих пор не были подняты официальной исторической наукой. Начнем с первого вопроса. Разве утратило свою силу уже цитированное высказывание польского министра иностранных дел Бека, сделанное французскому министру Лавалю, согласно которому величайшая катастрофа для польской нации всегда разражалась тогда, когда «Германия и Россия» действовали «сообща»? Устарела ли вдруг эта очевидная и подтвержденная историей истина в те четыре года, в которые Германия вновь стала фактором силы? Даже принимая во внимание склонность министра иностранных дел Польши Бека к переоценке польской позиции, побуждавшую его предаваться мечтаниям о распространении польской власти и влияния от Балтийского до Черного моря, все же нельзя предположить, будто он всерьез верил, что сможет удержаться между рейхом и Советским Союзом в военном отношении. Правда, польско-советский пакт о ненападении еще действовал[264].