Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Я уже поднимал вопрос, было ли влияние дедушки на отца достаточно большим — когда бы он еще жил, — чтобы побудить того добиться отставки, предложенной им Гитлеру в начале войны с Россией. Гитлер удержал его от ухода, сославшись на «аферу Гесса» и на то, что это будет воспринято общественностью как негативный симптом для немецкой позиции. Последовавшая сразу за аферой отставка министра иностранных дел усилила бы негативное впечатление от нее. Отец поддался этой аргументации и отозвал свою отставку. Его решающая ошибка! Он верил, однако, в то время, что должен так поступить в общих интересах. Отцу, разумеется, была знакома бескомпромиссность дедушки, как-то раз, в начале своей политической деятельности, он сказал, усмехнувшись: «С дедушкиным менталитетом я бы вообще не попал в политику, а попав, очень быстро вылетел бы из нее!» И все же, совместными усилиями матери и дедушки, отца, вероятно, удалось бы уговорить, что он должен настоять на уходе и притом беря во внимание как доверие к нему самому, так и к немецкой политике. Моя мать в 1943 году, когда положение на фронтах резко ухудшится, констатирует: «Если бы он меня послушался, его можно было бы теперь вернуть как сигнал русским!» Конечно, «возвратил» бы его Гитлер или нет, должно остаться под вопросом, в этих деликатных категориях Гитлер тогда уже больше не думал, да и вообще не был готов искать какое-либо дипломатическое решение. Почти целый год — от начала войны с Россией до лета 1942 года — у отца еще было время, которое он мог бы использовать для своей отставки, не причинив больших осложнений для немецкой позиции и не вызвав на себя упреков в том, что, как «крыса», «бежит с тонущего корабля»; подобного впечатления, о чем он как-то рассказал мне позже, ему во что бы то ни стало хотелось избежать!

Еще о времени в Метце отец писал:

«То, что в последующей жизни я чувствовал себя особенно связанным с французским культурным миром, восходит к полученным мною в Метце ранним впечатлениям, позже углубленным благодаря нашему с братом длительному пребыванию в высшей торговой школе в Гренобле. Здесь усовершенствовались наши познания во французском».

Для дедушки и его сыновей последующие годы в Арозе стали самым счастливым временем их жизни. С дедушкой в качестве брейкмана, отцом в качестве пилота и еще двумя англичанами они составляли экипаж, вероятно, одного из самых быстрых бобов в Швейцарии. Спортивную жизнь Швейцарии до Первой мировой войны, как пишет отец, определяли в основном англичане и канадцы. Возникали личные контакты, особенно тесными они были с одной канадской семьей — «юношами мы оба испытывали симпатию к одной канадке, предопределившую в том числе наше с братом многолетнее проживание по ту сторону Атлантики». И вновь отец:

«Когда мы с отцом говорили о нашем будущем, нам было ясно, что мы никогда не будем солдатами. Как моего брата, так и меня тянуло к путешествиям.

(…) В 1909 году — мне как раз было 16 лет — одна английская семья, с которой мы дружили, пригласила меня и моего брата пожить у них в Лондоне. Мы хотели улучшить наши знания английского в английской школе и подготовиться к профессии коммерсанта. Мы жили в доме одного известного английского врача в Юном Кенсингтоне, пробыв там почти целый год. Трогательную заботу, с которой относились к нам с братом павший на Первой мировой войне доктор Грэндэйдж и его сестра, я никогда не забуду. (…) Когда я в 1920 году после Первой мировой войны снова увидел Лондон, остановившись в маленьком «Броунс-отеле», город показался мне таким знакомым, как если бы я только что отсюда уехал.

Отец и его брат Лотар действительно уехали затем в Канаду. «Большой и далекий мир» должен был в те времена быть очень притягательным для предприимчивых молодых людей в Германии, возможно, вследствие царивших здесь несколько стесненных и закоснелых общественных отношений. Отец пишет: «… что непринужденный стиль англичан пришелся нам (то есть ему и его брату) тогда чрезвычайно по душе…» Он работал сначала в одном банке, затем устроился в одно строительное предприятие, «познав» на строительстве National Transcontinental (Национальная трансконтинентальная железная дорога (NTR) в Канаде, годы постройки 1903–1915) «всю тяжесть и суровость жизни канадских пионеров». Он узнал и канадскую тайгу «в ее величии и красоте, но также и в ее гибельности».

Туберкулез почки, которым он заболел через инфицированное молоко, привел — как я уже упоминал — к удалению одной почки. После выздоровления и возвращения из Германии отец, по протекции одной влиятельной нью-йоркской семьи, поначалу несколько месяцев работал в Нью-Йорке в качестве daily reporter (репортера) для некоторых газет: «…и эта, вероятно, самая волнующая из всех профессий дала мне возможность больше, чем все остальное, заглянуть в американскую душу с ее жаждой действия, новости и сенсации». Он считал эту деятельность одним из самых интересных воспоминаний из своей американской жизни.