Мой папа Штирлиц

Сергея Викторовича давно подмывало поставить вопрос об освобождениях от физкультуры на педсовете, но каждый раз, когда после обсуждения падения успеваемости и доклада об усиления внимания партии и правительства к работе идеологического сектора, директор спрашивал: "У кого, товарищи, есть замечания по поводу текущей работы?", Сергей Викторович наливался свинцовой тяжестью и с тоской думал: "Что мне, больше всех надо? Медсестра – член месткома, к тому же тётка невредная, просто, как все, боится ответственности: любого расквасившего нос третьеклашку, норовит в больницу на скорой помощи отправить, а со старшеклассницами вообще считает своим долгом не связываться. Может она и права? Вон в двадцать третьей школе Михаил Захарыч заставил восьмиклассницу по нормам ГТО отжиматься: та, было, ни в какую, но тот пристал, как банный лист, и в результате слетел с работы за профнепригодностью: у той преждевременные роды начались, а во всём обвинили его – физкультурника".

Однако, несмотря на осознание всей сложности и опасности работы с подростками, Сергей Викторович про себя называл медсестру не иначе как "убийцей в белом халате" и, стоя перед шеренгой семиклассников, в которой едва ли насчитывалось человек двадцать, он представлял себе, как однажды постучится в медкабинет. Медсестра: "Хто там?", высунет из-за двери свою черепашью головку, а он бац по ней... Тут мысль Сергея Викторовича сделала привычное сальто и он подумал: "...Или возьмём англичанку. Фифа и цаца. Много о себе понимает. Как-нибудь задержится в школе, а я зайду к ней: "Как живёте, как животик"... От удовольствия при мысли о том, как англичанка сперва удивлённо вскинет бровки, потом вскрикнет "да как вы смеете!", а потом сама страстно прильнёт к его груди, Сергей Викторович невольно обнажил в ухмылке ряд желтоватых зубов, среди которых, как злодей в засаде, блеснул один металлический, семиклассники заулыбались, но, вспомнив о них, физкультурник стёр с лица ухмылку и хмуро скомандовал: "Отставить!".

Выстроившаяся перед ним шеренга представляла собой жалкое зрелище: мальчишки, прыщавые, с сальными патлами, в пузырящихся на коленях трениках, дохляк на дохляке, девчонки по сравнению с ними – толстые тётки, все, кроме Мятлевой. Та – вылитый дистрофик, но бегает неплохо. Сергей Викторович подумал, что потенциал у неё не хуже, чем у Петровой и для лучшего результата на кросс их надо бы в одной паре пустить, после чего скомандовал по-армейски негромко, но зычно: "Равняйсь, сми-и-ирна!".

Антошка бегать любила, особенно на короткие дистанции. Ей нравилось ощущение лёгкости, когда на стометровке она со старта выстреливала и пулей под свист в ушах летела к финишу, но кросс – совсем другое дело. Тут надо силы рассчитывать, экономить, а она дунула со всей прыти, обогнала всех, в том числе и мальчишек, а на втором круге выдохлась: тонкая иголка боли проткнула бок, ноги стали ватными, горло пересохло, глаза заливал пот, сердце колошматило так, будто норовило выпрыгнуть из грудной клетки. Её так и подмывало сойти с дистанции, рухнуть на жухлую травку и, забыв обо всём на свете, долго-долго лежать, разглядывая густо рассыпанные по небу лёгкие пёрышки облачков, воображая, будто кто-то неведомый вытряхнул вспоротую подушку на выцветшее голубенькое одеялко.

Антошка остановилась отдышаться и спиной почуяла, как сзади Мятлева неустанно сокращает расстояние. На третьем круге та вырвалась вперёд, почти весь остаток дистанции перед глазами вялым маятником раскачивалась её длинная коса, но на самом финише усилием воли Антошке удалось опять на полкорпуса обойти её... Откуда-то, из ватной дали, еле слышно прорвалась трель свистка. Антошку опрокинула тяжёлая, как стопудовая гиря, усталость. Теперь уже совершенно непонятно было, ради чего она только что так старалась? Пятёрка-то по физкультуре ей всё равно была обеспечена. Не замечая ходивших вокруг мальчишьих ног в длинных, как лыжи, кедах, она лежала на траве, но ни неба, ни облаков не видела – глаза застилал красный пульсирующий туман. Голос Мятлевой неподалёку зудил про то, что она нарочно, мол, скорость сбавила, чтобы не сидеть потом на литературе, варёная, как свёкла, но Антошке было уже всё равно. Даже то, что Бугай поздравил её с "настоящим спортивным характером" и пообещал направить на общегородскую спартакиаду не обрадовало. Преодолевая отвращение к движению, она переоделась, поднялась на третий этаж в кабинет литературы и плюхнулась за парту.

В класс шумной гурьбой ввалились прогульщики. Всё это время они проторчали на заднем крыльце. Они вволю накурились, нахохотались, настроились глазок, наигрались в бутылочку. За два часа они так сплотились, что теперь враждебной массой захватывали классное пространство, тесня вернувшихся с физкультуры по углам. От такой наглости Антошке стало ещё больше не по себе, но задребезжал звонок, сидевший за первой партой Кривихин высунулся за дверь и крикнул: "Идёт!"

2