Мои пятнадцать редакторов (часть 2-я)

В своих воспоминаниях Семенчикназывает Тоболяка гением искреннего общения. Рискну внести уточнение: на мой взгляд, он был гением застольного общения. Искренность близка к истине лишь на трезвую голову, в своём застольном варианте она часто оказывается заранее подготовленным экспромтом.

Я знал Тоболяка разным: трезвым, выпившим, прилично выпившим и выпившим изрядно, однако каких-то особых откровений за ним не замечал. Если не принимать за таковые неуёмное желание балагурить, дурачиться, читать стихи… Но этим за столом отличаются многие литераторы.

Путь к прозе Тоболяк начинал с поэзии. В дружеской компании любил почитать что-нибудь из "Северного цикла". Так он называл стихи, написанные в Эвенкии, где в 70-х работал журналистом на радио.

…Вы хорошо поработали —
Так утверждает сводка.
Вот вам, товарищ Ботулу,
Ваша бутылка водки! —

с чувством декламировал подвыпивший Тоболяк. История о товарище Ботулу, получившим свою законную алкогольную пайку, воспринималась компанией с неизменным успехом.

Вне пиршественного стола Тоболяк был другим: рассеянным, малоразговорчивым, чаще всего — озабоченным поиском денег, печатной машинки или бумаги для неё. Любил вдруг исчезнуть на неделю или месяц из поля зрения — уехать на рыбалку или отправиться в творческую командировку, согласно путевке Сахалинского бюро по пропаганде художественной литературы. Но чаще всего исчезновение было связано с работой над очередной рукописью. Писал Тоболяк торопливо, запойно, хотя и мелким, но разборчивым почерком, неизменно оставляя большие поля, так что страницы рукописи живо напоминали газетные гранки.

Издавали Тоболяка довольно охотно. Его повести читаются легко и быстро, правда, и забываются они столь же быстро и легко. Но это удел многих и многих написанных книг: сколько талантливых романов, рассказов и повестей человечеством было прочитано — и забыто!

Известность пришла к Тоболяку после первой его повести "История одной любви", опубликованной в 1975 году журналом "Юность". Вскоре автор переделал "Историю…" в пьесу, и за нее тотчас же ухватился с десяток провинциальных театров. А чуть позже появился и киносценарий, по которому Свердловская киностудия сняла полнометражный фильм "Только вдвоём". Согласитесь, не каждый писатель возьмется трижды перелицовывать один и тот литературный материал. Должна быть на это веская причина. Нашлась она и у Тоболяка. Не стоит уточнять, какая именно. На несколько лет повесть стала для автора источником весьма неплохого дохода.

По мнению писателя М. Веллера, "История одной любви" — конъюнктурная вещь. С этим трудно не согласиться. Бесхитростный сюжет о молодожёнах, в поисках романтики приехавших работать на Крайний Север, идеально ложился в русло официальной политики тех лет. Вряд ли это было случайной удачей автора. На семидесятые годы приходится последний всплеск трудового патриотизма в стране, время газетно-журнальной романтики БАМа, КамАЗа и прочих "строек века".

(Помню, как в начале 70-х по комсомольской путёвке я отправился на строительство Приморской ГРЭС. Романтика улетучилась сразу же после знакомства с героями IX-й пятилетки. Основной рабочей силой на строительстве электростанции были "химики" — условно освобождённые из мест не столь отдалённых, плюс командированные шоферы и приехавшие по оргнабору сварщики и монтажники. Комсомольцев-добровольцев насчитывалось человек семь, включая секретаря).

Повесть о романтиках можно было бы отнести на счет естественного желания тогда ещё начинающего прозаика напечататься, если бы история не повторилась через десяток лет. В 87-м, в самый разгар горбачевской борьбы за народную трезвость, Тоболяк написал повесть "Папа уехал" — про алкоголика, променявшего семью на "зеленого змия" и в итоге покончившего с собой. Не смотря на выразительность отдельных эпизодов, большого успеха повесть не имела.

А потом пришли девяностые — с инфляцией, ваучеризацией, развалом Союза и войной в Чечне. В эти годы были написаны "Невозможно остановиться", "Во все тяжкие", "Денежная история". Однако судьба рефлектирующих интеллигентов, вкусивших цинизм перестройки, уже никого не интересовала. Не помогли и коммерческие ходы в виде постельных сцен и матерных оборотов. Повести упали на почву, выжженную Чечнёй и галопирующей инфляцией, и читательским интересом не проросли. Писатель А. Тоболяк в одночасье оказался не нужным ни столице, ни провинции.

В 98-м Тоболяк продал свою однокомнатную квартиру на улице Есенина и уехал в Израиль. Рубли, обмененные на доллары и конвертированные в шекели, дали Тоболяку приют в Хайфе, но вряд ли дали покой его душе. Писатель как творческая личность существует не там, где живёт, а там, о чём пишет. О чём мог писать в Израиле прозаик, приехавший из России?