Мой плохой босс (СИ)

Я ж сама ушла из кабинета, дав ему возможность свалить и не травить мне мои болячки дальше. В конце концов, мы все выяснили, ему кадрить меня больше не имеет смысла — он должен был свалить. Глядишь, я бы и выиграла время. До планерки, до завтра, а потом — уже и до увольнения. В конце концов — не так и сложно свести встречи с начальством к минимуму, если ты в них не заинтересована.

Вот только планам моим положили конец уже через пятнадцать минут после моего ухода из кабинета.

Ухода, отступления — без разницы. В плане Верещагина я согласна признать свое поражение.

Верещагин оглядывает собравшихся в кабинете Геннадия Андреевича нас всех с кровожадностью киллера. Прям видно, как настойчиво он хочет повод, чтоб ко мне прикопаться.

— Знаете, есть только одна вещь, которую я ненавижу больше, чем отвлекаться от аудита, — убийственно произносит Антон, — это отвлекаться от аудита из-за тупой бабской драки.

Ну, если быть занудной и педантичной — я бы не назвала произошедшее «дракой».

Разве что, «я вымыла этой дрянью пол в туалете». Потому что никто не может безнаказанно делать больно мне. Но это не очень корректно. Поэтому вслух я это не скажу.

— Ну, и что за херня у вас произошла, Ирина? — мой драгоценный босс сегодня решил побить все рекорды в своей «корректности». Хотя, на то он и генеральный директор, что ему можно вот это все. А я что? А у меня туфли блядские!

С ответом я подтормаживаю. Так прямо и не сформулируешь, чтобы не оказаться главным стукачом в нашем курятнике.

Ивановская явилась в туалет за мной следом и ждала меня у раковин, чтобы начать качать права.

Её, видите ли, не устраивало, что я «к Антону лезу», и не могла бы я отвалить. Приспичило девочке поотстаивать свои права на нашего восхитительного альфа-мудака. Ей ведь невдомек было, что Антону со мной «отвратительно». Ну, а я ей не дед Мороз, радовать правдой-матушкой не стала, сразу послала лесом. Там, говорят, маньяки бегают, может, с ними у Олечки личная жизнь устроится?

Ну, Олечка и не нашла ничего более оригинального, как меня после этого ударить по лицу. Ударила вроде не сильно, но равновесие я потеряла — приложилась скулой об раковину. Именно к этому месту и лез со своим льдом Смальков.

Это потом я встала на ноги, и уже Ивановская оказалась на кафеле — носом в пол и верещащая во весь голос от боли в заломленной руке.

Болевые приемы — мое любимое прям. Хотя с куда большим удовольствием я бы этой дряни пальцы переломала. На тот момент… Сейчас я вроде бы чуть-чуть взяла себя в руки.

Но дура же! Ведь половина нашей конторы видела мою субботнюю разборку с Верещагиным на парковке. И нужно же понимать, что если я могу уложить на капот пьяного мужика, который в полтора раза тяжелей меня — положить на пол тощую, не знающую о способах самообороны ничего идиотку — мне тоже труда не составит.

Неа. Для Ольги эта логическая цепочка оказалась неподъемной.

Народу на визг Ивановской прибежало… Ох!

И да, я могла бы все это рассказать, но… Но как-то противно об этом думать.

— Кафель у вас отвратительно скользкий, Антон Викторович, — отрезаю я, — я поскользнулась и упала на Ивановскую. Кому-то там показалось, что мы деремся.

Ну, а что мне? Жаловаться? Я с этой курицей могу разобраться самостоятельно, тем более что она уже повалялась по полу, в курсе теперь, чем чревато бить меня по лицу.

— Она врет, — взвизгивает из угла Ивановская, — Антон, она на меня накинулась. Из-за тебя-а-а!

И снова захлебывается фальшивыми рыданиями, утыкаясь красным носом в белый бумажный платочек.

Вот же крыса…

Лживая, фальшивая, мерзкая…

У меня даже эпитетов других не подбирается.

Я на нее накинулась! Стояла себе руки мыла, и думала — как бы мне накинуться на Ивановскую, да еще и так, чтобы по лицу от неё отхватить, и об раковину скулой приложиться.

А ведь решилась же дрянь — не мытьем, так катаньем от меня избавиться. Не угрозами своими, но вот так — воспользовавшись тем, что я на неё жаловаться не стала. А не надо, Ирочка, изображать из себя благородную клушу.

Драка на рабочем месте — это серьезный проступок, за который в любой нормальной конторе обязательно прилетит что-то дисциплинарное. И нет свидетелей, никого нет, кто мог бы сказать, что эта крашеная пуделица накинулась на меня сама.

Значит, её слово «она на меня напала». Мое — про «скользкий пол».

Ивановская сейчас — моя отважная жертва, которую мне не удалось запугать. А я — та, кто пытался умолчать о произошедшей драке.

Мне даже интересно — а уж не на это ли рассчитывала эта гениальная девочка, когда лезла ко мне со своими разборками.

В кабинете же все плотнее сгущается тишина.

Она будто окутывает меня плотным густым одеялом. Колючим, по крайней мере, Игнат Александрович смотрит на меня неприязненно. Он своей секретутке верит.

А Верещагин… Верещагин разглядывает меня изучающе, все так же скрестив руки на груди. Будто взвешивая в своей голове мои слова и слова Ивановской.