Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида

Мне нечего было сказать об убийстве Рабина. В ноябре 1995 года, через две недели после убийства, я сидел в студии, участвуя в одной из самых сдержанных дискуссий за всю историю «Пополитики», и понимал, что мне совершенно нечего сказать. Состязание, возникшее вокруг меня, в котором каждый пытался доказать, что он потрясен сильнее остальных, казалось мне глупым. Конечно, я был потрясен. А какой израильтянин не был?

Однако я не поддерживал попыток представить все правое крыло виновниками преступления. Это верно, что, если бы не дикое подстрекательство против мирных усилий Рабина – начиная с ораторов на балконах, выходящих на иерусалимскую площадь Сиона, кончая раввинами, которые благословили Игаля Амира, – возможно, он не был бы убит. Вместе с тем к сожалению и гневу в связи с убийством Рабина примешивалось ощущение, что левые используют трагедию, чтобы победить правых. Переживающих смерть Рабина правых обвиняли в лицемерии, но ведь не каждый, наклеивший на свою машину плакат с именем Нетаньяху или даже принявший участие в бурной демонстрации против соглашений в Осло, обязательно стал соучастником преступления. Демократия, та самая, которую Рабин защищал всю свою жизнь, – живой институт, в котором порой говорятся вещи неподобающие. Убийство само по себе было ужасным. Без того, чтобы кто-то воспользовался им для победы в споре.

Напротив меня сидела политик Лимор Ливнат. Она была бледна и подавлена. Часть присутствующих припоминала ей цитаты из подстрекательских речей правых в последние недели перед убийством, и Лимор защищалась как могла. Каждый раз взгляды устремлялись на меня и сидевшую рядом Шелли Яхимович – известную журналистку левых взглядов, которая через десять лет поменяет журналистику на Кнессет, но мы оба продолжали молчать. Ближе к концу эфира я заметил, что не «Ликуд» убил Рабина, а безумный в кипе, который решил, что выполняет волю Бога. К моему удивлению, Шелли согласилась со мной. Передача закончилась необычно спокойно, и участники стали расходиться.

Не успели мы смыть грим, как передо мной и Шелли возник разъяренный Гольдфингер.

– Вы опозорились, – ругался он.

– О чем ты говоришь?

– Как вы посмели защищать «Ликуд»?

У сидевшей на соседнем стуле Ливнат был ошеломленный взгляд.

– Гольдфингер, – сказал я, – ты сошел с ума.

Но он уже ушел, продолжая что-то негодующе бормотать себе под нос.

К тому моменту своей жизни я уже давно не был правым. Я считал, что нам надо отделиться от палестинцев и предоставить им возможность создать государство на большей части территории Иудеи, Самарии и Газы, и на выборах девяносто второго дрожащей рукой в первый – и последний! – раз я проголосовал за партию «Авода» и Ицхака Рабина. Хотя я глубоко симпатизировал поселенцам и видел в них настоящих израильтян, полных благих намерений, тем не менее понимал, что дело их жизни – поселения – ошибочно само по себе, многих вводит в заблуждение и может привести в итоге к утрате еврейского большинства в Израиле и кончине сионистского идеала.

С другой стороны, я так и не стал левым. Потому что не верю арабам. Они никогда не мирились и не смирятся с нашим присутствием на этой земле. Неужели кто-то сомневается в том, что, если бы у них была возможность, они уже давно перебили бы нас всех до одного? Эта мысль неприятная и, возможно, невежественная, поэтому левые предпочитают вытеснять ее из сознания, чтобы продолжать делать вид, что арабо-еврейский конфликт происходит где-то в Шотландии или в Гааге.

Каково же решение? К сожалению, ответ заключается в том, что решения нет. Национальные конфликты – это не замóк, к которому нужно всего лишь подобрать ключ. Мы должны уйти с территорий, поскольку это правильная тактика, и мы должны оставаться самой сильной военной державой в регионе и всегда напоминать арабам, что с нами лучше не связываться, поскольку и это правильная тактика. Я не отношусь к правым, потому что их решение – попытаться подчинить себе миллионы палестинцев – бессмысленное. Я не отношусь к левым, потому что их решение – отказаться от мечты о еврейском государстве в пользу двунационального государства – бездушно. Где же я? Иногда тут, иногда там. Как писал Виктор Гюго: «Последовательны только быки».

Если уж говорить о последовательности: в январе 1996 года Мерав явилась ко мне в рабочий кабинет и сообщила, что разводится с мужем. Вместо того чтобы рассердиться, я приготовил кофе и сказал, что она моя дочь, что я люблю ее и поддержу в любом ее решении. Быть патриархом тоже надо уметь.

Иногда я спрашиваю себя, почему обоим моим детям, выросшим в семье, где брак был настолько счастливым, насколько можно вообразить, не повезло в первом браке (и очень повезло во втором). Единственное, до чего я додумался, – что они были настолько уверены в том, что брачные устои крепки и защищены, что даже не потрудились проверить, правильно ли они выбрали себе спутников жизни. Другими словами – виноваты родители. Почему я так думаю? Потому что родители всегда виноваты.