Мой проводник (СИ)

— Опять, да? Ты ведь не отстанешь от меня просто так? Я думал, что вчера мы с тобой все обсудили, — Драко старательно подбирал слова, чтобы вновь не сорваться на оскорбления. Как бы он к ней не относился, ее назойливость стала раздражать.

— Я не о…твоем дне рождении пришла говорить. Я по поручению Министра Магии. Драко, пожалуйста, позволь войти, — дыхание выровнялось, и теперь тихий голос звучал…отрешенно. Пусто. Малфою стало действительно не по себе. Что могло произойти с заносчивой гриффиндоркой, чтобы она просила войти? Чтобы она назвала его по имени?

— Заходи, — он приоткрыл дверь пошире, провожая девушку растерянным взглядом. — Что стряслось? Что нужно от меня Министерству? Почему послали именно тебя?

— Кингсли знает о нас с тобой. То есть, о наших отношениях. То есть, о том, что мы иногда…общаемся, — сбивчиво пояснила Гермиона, не в силах скрыть смущенный румянец. Черт, совсем не время говорить об этом. Но он требовал объяснений. К тому же, она просто не могла взять и вывалить на него всю информацию. Нужно было самой собраться с мыслями и произнести эти страшные слова.

— Вот как. Значит, скоро Визенгамот всем составом придет меня четвертовать.

— Он не сообщил в суд. И не сообщит. Послушай, Драко, сейчас дело далеко не в этом…- она уже набрала воздуха в грудь, чтобы сообщить ему печальную новость, но ни слова не слетело с ее губ. Малфой выглядел раздраженным, привычно засунув руки в карманы и глядя на нее исподлобья.

— Грейнджер, в чем дело? Говори уже, я не собираюсь ждать до утра.

— Драко, прости меня…- третий раз за последние пару минут «Драко»? Дело серьезное.

— Простить за что?

— За то, что именно я скажу тебе об этом. Присядь, пожалуйста, — Малфой беспрекословно опустился на диван. Между бровей залегла складка, свидетельствующая о том, что он догадывается, что новость будет из рук вон плохой. Гермиона еще раз вдохнула и, сочувственно глядя на напряженного парня, выдохнула: — Нарцисса умерла.

Что? Нарцисса умерла? Мама умерла? Что за чушь.

— Это что, шутка? Отстойная, должен сказать, — ровным тоном заметил Драко, не желая верить в услышанное.

— Малфой, я не стала бы так шутить. Ты знаешь это, — Гермиона почувствовала, как сжимается сердце, а глаза наполняются слезами при виде бледного парня, с которого одним махом слетели все его маски. Теперь перед ней снова сидел мальчишка, растерянный, не верящий. Гермиона закусила губу, стараясь не зарыдать в голос, чувствуя, как слезы одна за одной стали стекать по щекам.

— Мама умерла? Моей мамы больше нет? — глупо переспрашивал Драко, подняв на Гермиону чистый серый взгляд. Девушка ощутила, как гортань сдавило спазмом, не давая вымолвить ни слова, и просто кивнула, преисполняясь острой жалостью к светловолосому парню.

Мамы нет. Единственного человека, который его любил, который прикрывал его от отца, не давая тому запустить в него очередным Круциатусом, который предал Волан-де-Морта просто за информацию о том, что Драко жив, который сделал все, что было в его силах, чтобы Драко не стал Пожирателем…больше нет?

Он говорил, что матери для него больше не существует. Потому что она добровольно отказалась от памяти о нем. Но…она делала это ради него? Каково было бы Драко, если бы он осознавал, что мать сидит в Азкабане, мучаясь от осознания, что она больше никогда его не увидит? В то время, как он на свободе, живет и радуется жизни. Ему было бы, мягко говоря, паршиво.

Это осознание тяжелейшим камнем упало на его плечи, заставляя его согнуться и спрятать руки в ладонях. А он ведь даже не попытался ее разыскать. Он мог бы поехать в Норвегию, попробовать ее найти, и к черту Министерские запреты. Он обязан был попытаться. Обязан был быть рядом в то время, когда она сама даже не знала, кто она. А он…оставался тут, упиваясь своей жалостью к себе.

А теперь все кончено. Поздно было предпринимать что-либо. Оставалось сидеть на гребаном диване, осознавая, что больше он никогда не увидит ее глаз, никогда больше не поцелует ее в прохладную щеку, никогда больше не услышит «мой сынок, мой мальчик», как она любила его называть. Никогда. Какое страшное слово.

А Гермионе лишь оставалось стоять, заливаясь слезами от чувства безудержной тоски и жалости к этому некогда сильному духом парню, который теперь порывисто вскочил с дивана, подошел к окну, цепляясь пальцами за подоконник так сильно, что побелели костяшки, так сильно, чтоб унять мелкую дрожь по всему телу, так сильно, чтоб не дать скорби поглотить его с головой.

Повинуясь внезапному порыву, Гермиона подошла к Малфою, крепко обняв его со спины, сжимая в руках ткань футболки на животе, уткнувшись лбом между его напряженных лопаток, горячо шептав: