Мои прыжки. Рассказы парашютиста

Разве можно не волноваться?

Я совершил более четырехсот прыжков, из них сто пятьдесят затяжных, и все же каждый раз, когда мне вновь приходится выходить на крыло, я хоть немного да волнуюсь.

Мне кажется, иначе и не может быть.

Волнение заставляет меня быть на-страже. Оно собирает меня в целое крепкое существо, приучает зорко глядеть вперед.

Волнение, как известно, не есть страх.

Чего бояться парашютисту? Парашютное дело давно вышло из того периода, когда была неуверенность в надежности парашюта. Парашютный спорт стал совершенно безопасным, — не зря ведь в нашей стране насчитываются десятки тысяч парашютистов.

Правильно уложенный парашют никогда не отказывает в воздухе. Несчастные случаи, происшедшие с некоторыми парашютистами, как раз подтверждают это. Все несчастные случаи происходили не по вине парашютов, а по вине самих парашютистов. Некоторые из них слишком легкомысленно подошли к прыжку, другие, забыв наставления инструкторов, проявили недисциплинированность, «воздушное хулиганство».

Как и в авиации, так и в парашютизме мы неустанно боремся с воздушным хулиганством.

Народный комиссар обороны СССР, первый маршал Советского Союза товарищ К. Е. Ворошилов дал достаточно ясные указания.

«Воздушное хулиганство, лихачество, — говорит Климент Ефремович, — вредное явление. Это яд, с которым надо беспощадно бороться. В нашей авиации не место ни одному лихачу».

Парашютизм — совершенно безопасный вид спорта, если и парашютистом и иструктором соблюдаются необходимые правила.

Ведь если не соблюдать правила уличного движения, то и в этом случае можно пострадать.

Недавно во время очередного моего доклада о парашютном спорте я заметил, что на меня все время в упор смотрел какой-то молодой человек. Его тонкое лицо с живыми серыми глазами было неподвижно: только изредка едва уловимая ироническая складка возникала в уголках рта и вскоре снова исчезала. После доклада, как обычно, меня окружила группа человек в шесть-семь. Я почему-то стал искать среди них запомнившееся мне лицо. Но его не было.

Я был уверен, что молодой человек, с таким вниманием выслушавший мой доклад, меня где-нибудь да поджидает. Так оно и было.

Едва я показался на улице, как увидел его. Прилаживаясь к моему крупному шагу, он, что-то выжидая, несколько минут молчал. Не хотел начинать разговора и я. Теперь, когда он шел со мной рядом, я имел возможность лучше разглядеть его: среднего роста, худощавый, аккуратно одетый, чисто выбритый, он производил хорошее впечатление.

Видя, что он никак не может начать разговор, я решил помочь ему выйти из неловкого положения.

— Мой доклад вас, очевидно, не совсем удовлетворил, — сказал я.

— Нет, это не так. Видите ли, я не нашел в нем ответов на некоторые мои давнишние мысли.

Мы свернули с ним в Летний сад и, обогнув пруд, пошли по боковой аллее.

Мой собеседник оказался музыкантом. Недавно окончив музыкальный техникум, он приехал из Орла в Ленинград. Воспитанный в семье учителя, он всю жизнь мечтал о чем-то героическом. Приехав в Ленинград, он прочитал в газетах о парашютных прыжках и решил, что настал момент, когда он может осуществить мечту своей жизни.

Он решил стать парашютистом.

Ему казалось, что стоит ему совершить парашютный прыжок, как придет слава.

Но…

Он долго молчал, пока наконец перешагнул через это «но». Положив руку на рукав моей гимнастерки, он скороговоркой выпалил:

— А страшно ли прыгать?

Дальше для меня было все понятно. Молодой человек, хорошо знакомый по романам с героическими поступками людей на земле, никак не мог понять воздушной стихии.

«А страшно ли прыгать?»

Мне захотелось помочь молодому музыканту избавиться от книжных иллюзий. В этот вечер, шагая вдоль гранитной Невской набережной, мы с ним условились, что через день увидимся на аэродроме.

Затем начались встречи на аэродроме. Около месяца он проходил подготовку к прыжку. День, когда он должен был совершить свой прыжок, уже давно прошел, а он все откладывал и откладывал.

Я его не торопил. Убедившись, что мой ученик усвоил все необходимое для первого прыжка, я его нарочно оставил в покое.

Как-то утром, в ясный летний день, он прибежал на аэродром. Лихорадочно схватив меня за руку, он закричал, точно я стоял не рядом с ним, а в двух километрах от него:

— Сегодня я готов прыгнуть!

Я задержал его горячую, немного влажную руку и посмотрел ему в лицо.

Глаза его блестели, на щеках играл неестественный румянец, и красные полные губы были немного покусаны. Музыкант, видимо, не спал всю ночь. Решившись совершить, по его мнению, нечто героическое, он где-нибудь бродил в поэтическом уединении, и если не сочинял стихи, то писал прощальные письма.

Таким его выпустить с самолета было нельзя. Сославшись на ветер и еще на что-то, я отказал ему.

Как-то под вечер он пришел на аэродром со скрипкой, видимо после репетиции. Настроен он был совершенно спокойно и, судя по походке, не очень устал.