Мой роман, или Разнообразие английской жизни

Сочинение изумило его удовольствием, которое он невольным образом испытывал. Вся прелесть его заключалась в спокойствии, с которым писатель наслаждался всем прекрасным. По видимому, оно имело сходство с душой, с счастливым созданием, которое озаряло себя светом, истекающим из его собственного образа мыслей. Сила этого сочинения была так спокойна и так ровна, что один только строгий критик мог заметить, как много требовалось усилия и бодрости, чтоб поддержать крылья, парившие ввысь с таким незаметным напряжением. В нем не обнаруживалось ни одной светлой мысли, которая бы тираннически господствовала над другими: все, по видимому, имело надлежащие размеры и составляло натуральную симметрию. Конец книги оставлял за собой отрадную теплоту, которая разливалась вокруг сердца читателя и пробуждала неведомые ему дотоле чувства. Рандаль тихо опустил книгу, и в течение нескольких минут коварные и низкие замыслы его, к которым применялось его знание, стояли перед ним обнаженные, неприкрытые маской.

– Все вздор, сказал он, стараясь насильно удалить от себя благотворное влияние.

И источник зла снова разлился по душе, в которой наклонности к благотворительности не существовало.

Глава LXXIX

Рандаль встал при звуке первого призывного звонка к завтраку и на лестнице встретился с мистрисс Гэзельден. Вручив ей книгу, он намерен был вступить с ней в разговор, но мистрисс Гэзельден сделала ему знак следовать за ним в её собственную уборную комнату. Это не был будуар с белой драпировкой, золотыми и богатыми картинами Ватто, но комната заставленная огромными комодами и шкафами орехового дерева, в которых хранились старинное наследственное белье и платье, усыпанное лавендой, запасы для домохозяйства и медицинские средства для бедных.

Опустившись на широкое огромное кресло, мистрисс Гэзельден была совершенно у себя, дома, в строгом смысле этого выражения.

– Объясните, пожалуста, сказала лэди, сразу приступая к делу с привычным, непринужденным чистосердечием: – объясните, пожалуста, что значит ваш вчерашний разговор с моим мужем касательно женитьбы Франка на чужеземке.

Рандаль. Неужели и вы будете точно так же против подобного предположения, как мистер Гэзельден?

Мистрисс Гэзельден. Вместо того, чтоб отвечать на мой вопрос, вы сами спрашиваете меня.

Эти довольно грубые толчки значительно вытеснили Рандаля из его засады. Ему предстояло исполнить двоякое намерение: во первых, узнать до точности, действительно ли женитьба Франка на женщине, как маркиза ди-Негра, раздражит сквайра до такой степени, что Франку будет угрожать опасность лишиться наследства; во вторых, всеми силами стараться не пробудить в душе мистера или мистрисс Гэзельден серьёзного убеждения, что подобной женитьбы должно опасаться, в противном случае они преждевременно снесутся с Франком по этому предмету и, пожалуй, еще расстроят все дело. При всем том, ему самому надлежало выражаться таким образом, чтобы родители не обвинили его впоследствии в том, что он представил им обстоятельство дела в превратном виде. В его разговоре со сквайром, накануне, он зашел немного далеко – дальше, чем бы следовало ему, – во это произошло потому, что он старался избегнуть объяснения по предмету комолых коров и устройства фермы. В то время, как Рандаль размышлял об этом, мистрисс Гэзельден наблюдала его своими светлыми, выразительными взорами и, наконец, воскликнула:

– Я жду вашего ответа, мистер Лесли.

– Я не знаю, что вам отвечать, сударыня: – сквайр, к сожалению, слишком преувеличил, то, что сказано было в шутку. Впрочем, надобно откровенно признаться, что Франк, как мне казалось, поражен был красотой одной премиленькой итальянки.

– Итальянки! вскричала мистрисс Гэзельден: – так и есть! я говорила это с самого начала. Итальянка! так только-то и есть?

И она улыбнулась.

Рандаль чувствовал, что положение его становилось более и более затруднительным. Зрачки его глаз сузились, что обыкновенно случается, когда мы углубляемся в самих себя, предаемся размышлениям, бодрствуем и бережемся.

– И, быть может, снова начала мистрисс Гэзельден, с светлым выражением лица: – вы заметили эту перемену в Франке после того, как он приехал отсюда?

– Правда ваша, произнес Рандаль: – впрочем, мне кажется, что егь сердце было тронуто гораздо раньше.

– Весьма натурально, сказала мистрисс Гэзельден: – мог ли он сберечь свое сердце? такое милое, очаровательное создание! Я не имею права просить вас рассказать мне сердечные тайны Франка; однако, я узнаю уже предмет очарования: хотя она не имеет богатства, и Франк мог бы составить лучше партию, но все же она так мила и так прекрасно воспитана, что я не предвижу затруднения принудить Гэзельдена согласиться на этот брак.