Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения

– Да не знаю, не решил ещё. Может перееду, но не сейчас. Позже. А сам-то как?

– Ну как я? Работаю, живу в дороге. Сплю в гостиницах. Иногда в траке, иногда у знакомых, не не надолго. Думаю, бросать работать. Хочу пожить для себя.

– А что делать будешь?

– Ну что? Всё никак не решу, надо где-то дом купить, а я не могу решить, где именно – в штатах или в России. Думаю ещё полгодика потружусь, а потом уже – отдыхать…

И внезапно они замолчали, каждый погрузившись в свои мысли. Один молодой, другой с седой бородой – оба не нашедшие смысла жизни, но усердно желающие найти что-то большее, чем имеют. И почему-то сравнивая свои жизни с жизнью неугомонной своей матушки или сестрицы.

Далась она им зачем-то, будто от неё как-то зависело, найдёт каждый из них в конечном итоге счастье, или нет. Как будто каждый из них, если и ждал какой-то новости в жизни, то именно от неё. От так называемой «генеральши». Без погон, но с гонором. Без средств, но откуда-то постоянно строящей планы невероятного и не понятного им размера.

Вроде бы мамашка жила в каком-то своём чокнутом мире, где её не достать, но почему-то уверенная, что сама имеет право достать любого из них.

Почему она доставала, а они нет? – такой вопрос каждый мог бы задать, но избегал. Избегал нарочно, чтобы не признаться, что её чокнутый мир что-то такое непонятное ей дал, а они этого не видят и не имеют.

А раз так, тогда это какая-то её тайна, и непонятно, как к этой тайне относиться.

Презирать не получается, а уважать – нет ни единой уважительной причины! Они бы хотели! Но увы – не могут! Ну нету, совершенно нет у мамки-сеструхи ничего такого – уважаемого в нормальном обществе. Ни звания! Ни высоких покровителей! Ни хотя бы уважаемого чувачка, чтобы – доказал бы своим отношением, что мать – дама достойная, а не чумичка с крышей на пожелтевшей резинке, поехавшей куда-то в непонятном направлении.

– А ты музыку-то пишешь, или завязал? – нарушил молчание Борис.

– Завязал. Изредка настроение нападает. Но всегда ненадолго. Ничего написать не успеваю, – и Митя печально усмехнулся.

– А где хранишь? – Борис старался интересоваться делами племянника: чисто формально, чтобы поддержать разговор.

– В сети, где сейчас все хранят....

– Ты бы сайт себе сделал.Ты же спец – компьютерный гений.

– Да нечего там размещать, только обрывки, да и то двухлетней давности.

Выпили ещё по рюмке, Митя засопел носом, Борис тоже размяк, даже челюсти перетирали питательное топливо уже без прежнего энтузиазма, а скорее похоже на коров или за ради просто утилизации. Но при этом он косил взглядом на почти пустую бутылку, по видимому, прикидывая, бежать ли под дождём за следующей…

– Так ты планируешь сначала к матери, а потом куда? – Митя смотрел в пол, выпитое давало о себе знать.

– В Северную Каролину, автобусом… сначала дружка навещу. Потом работать…

– Помнишь, как мы с матерью… к тебе на стоянку – у реки… приезжали? Классно потусили…

– Да, я тогда ещё неделю после вас на каяке плыл… небось Людка рассказывала?

– Рассказывала… Ага! Конечно… Она тоже хотела, да надо было на работу возвращаться.

– Да, она говорила, что у неё там с дизайнершей – хозяйкой какая-то мутная история приключилась. Та вроде её уволила… за прогулы, а потом, когда Людка уже начала получать пособие – снова позвала… Так ей удалось всего месячишко, нахаляву получая доллары, отдохнуть.

– Останешься? Я спать.

И Митя медленно поплёлся к кровати. А Борис продолжил доедать…

Изменение самочувствия

Очередной день клонился к закату. Сидеть на привязи стало привычно, жалость к себе улетучилась как будто её и не было. Эмоции переживаний вообще сделались не обязательными, но лишь внешними гостями, которых можно впустить, а можно и нет. К тому же они и стучались всё реже и реже. И по-факту, Лю Лю довольно часто обнаруживала, что эмоции превратились в некую противоположность.

Теперь к ней часто заступали эмоции как раз удовольствия и тишины: когда её не трогали, то появлялось нечто родственное тихому кайфу. А когда прерывали, проделывая с ней какие-либо манипуляции, то отношение к этому походило на безразличие. Вроде того как если бы она стала куклой, с которой играют. То по-доброму, то со злобой. Но это больше не задевало.

К счастью, мучители не доставляли нестерпимой физической боли. А если – возможно – всё же доставляли, то, вероятно, предварительно вкалывали что-то обезболивающее, потому что физическую боль она чудесным образом чувствовать перестала. Теперь ни наручники на покрасневшей коже больше не мешали, ни удары прутом по заднице или по плечам… Следы на коже оставались, и удары чувствовала, но боли как таковой – не ощущала.

Это удивляло. Но одновременно, как-то до странности, тоже не волновало. – Нету боли? Так это только хорошо! И дни теперь проходили быстро, и как будто «жизнь налаживалась»…