Мои седые кудри

— Нельзя нам без грамоты, — убеждала я, хотя этого и не требовалось, добавила: — Нам и учителей из города прислали…

— Пускай Аппе говорит, чего бабу слушать! — не выдержал Алимурза. — Молоко мамкино на губах, а учит.

Снова стушевалась я. Глянула на Аппе, на Гайто и Машу. Поднялся из-за стола Аппе. Встретился глазами с Алимурзой.

— Гражданин Алимурза, — начал Аппе, — не желает слушать бабу по темноте своей. Простим ему это… Вот подучится в ликбезе — человеком станет… Почувствует пользу от грамоты…

Сельчане дружно рассмеялись. Алимурза озирался, точно его загнали в угол. Смеялась и я. Сыновья Алимурзы Тох и Хох белели от злости.

Вот так и начался у нас в селе поход на темноту и безграмотность. Не сразу все пошло на лад. Отнекивались, плевались. Бывало, что и выгоняли. Но понемногу стар и млад взялись за азбуку, да еще друг дружке помогали. Выучит кто букву, другому показывает. Букварей не хватало. Маша и Гайто, казалось, сна лишились: днем — детишек учили, вечерами — их родителей.

На удивление всем, усердствовал Алимурза — две комнаты отдал под школу, всю семью учиться заставил, Маше без конца надоедал, чтобы она проверяла, как он уроки выучил. Только я не верила, что он от чистого сердца все это.

Скоро и я научилась читать по складам. Смешно получалось: в сельсовете я за ликвидацию безграмотности отвечаю, а сама еле буквы вывожу. Но газету «Растдзинад» для малограмотных, которая выходила во Владикавказе, понемногу осиливала. Ее печатали крупными буквами, и читать было легко. Нравились разделы: «Ты сам себе агроном», «Ты сам себе врач». Даже мама требовала по вечерам газету…

Неожиданно сыновей Алимурзы Тоха и Хоха будто подменили. «Сестра родная!» — иначе теперь они меня и не называли. Оберегать вдруг стали. Одну никуда не отпускали. Куда я, туда и они. Так и кружили, с кинжалами на поясах. Старший, Тох, щеголял в красном бешмете, в черкеске из черного сукна, в серой каракулевой папахе, шевиотовых галифе и сафьяновых ноговицах с калошами. Поясок с серебряными язычками стягивал его осиную талию. Посмотришь, прямо-таки первый парень на деревне, второго такого на свете не сыскать. Никто лучше его не пел и не плясал и на приветственные тосты не отвечал. Девушки, бывало, заглядывались. А уж похвастаться любил. Придет на танцы и на виду у всех начинает снимать калоши. Мол, видите, хожу в обновках…

Вначале я так и не поняла, с чего это двоюродные братья переменились ко мне. Давно ли смотрели на меня волками?

Но тут как-то случилось быть на свадьбе старшей дочери Дзестелон. Аппе, который был тоже там, пригласил — осмелился все же — меня танцевать. А по дороге домой подвыпивший Тох предупредил:

— Знай, что я измолочу ему и вторую ногу. Этому председателю!..

— Что плохого он тебе сделал?

— Нутро не нравится, — отцовским голосом произнес Тох. — С какой стати он сегодня выскочил танцевать с тобой? Очередь была другого!

— Об этом спроси у самого председателя, — посмеялась я.

— Нам не нужен хромой зять! — сказал, словно отрезал. — Твой председатель и земли не хотел давать моему отцу. А теперь найдешь ли в селе кого богаче? В городе дом строим? Строим. Вальцовую мельницу ставим? Ставим. И советская власть ничего против не имеет. Один только Аппе косится!

— И мне тоже не нравится, — сказала я, — что новый Дженалдыко появляется… Батраков завели себе…

— Ха-ха-ха! — засмеялся довольный Тох. — Нэп, дорогая сестра, как говорит мой отец. Ты что, против советской власти? Лучше скажи, понравился тебе парень, с которым ты танцевала последний раз?

— Нет! — обозлилась я. — Я даже не запомнила его!

— Напрасно, — обиделся Тох. — Другого такого парня, как говорит отец, в нашей округе нет. Старосельский он. А там ребята хваткие. Не теряются… Смотри, не украли бы… — недобро сказал он.

— За тобой и за Хохом я как за каменной стеной, — снова пошутила я.

— Да, да, — словно спохватился он. — Не бойся, сестра, мы тоже мужчины! — Тох постучал себя в грудь. — Отец говорит, что если тебя не сбережем, то мы даже козьего уха не стоим…

Ночью, когда село спало глубоким сном, кто-то тихо постучался в дверь. Потом еще и еще. Мы проснулись, прислушались. Почему-то стучавший представился мне тощим, с черным щетинистым лицом и бритой головой.

— Кто там? — спросила мать.

— Гость… — отозвался чужой голос. — Твой племянник, из Старосельска! Ты что, Гурион, не узнаешь меня?

Да, в Старосельске у нас был близкий по матери родственник, как же не открыть ему дверь! Наскоро одевшись и сунув ноги в войлочные чувяки, я побежала открывать.

Поднялась мать, начала зажигать лампу, зашевелились сестренки. Наконец я откинула крючок и распахнула дверь. В лицо дунуло сырым осенним ветерком, и сон как-то сразу прошел.

— Добро пожаловать, гость! — Не успела я еще и выговорить это, как меня обхватили цепкие ручищи и потащили во двор. Только и успела крикнуть: — Мама! Звери хищные…

Но тут же мне зажали рот и сунули в него кляп. Похитители накинули на меня бурку, наскоро чем-то стянули, и вот уже я оказалась на лошади. Те же цепкие ручищи охватили меня, и лошадь рванулась вскачь.