Мои седые кудри

— Дай досказать, ахсин, — не унимался отец. — Присели мы после на берегу, как равные. Дженалдыко с расспросами: кто и откуда? Какой бог принес меня ему на выручку? Рассказал все как есть. Тогда он и говорит: «Знай же, земляк, во всей Кабарде и Чечне не найдется человека богаче меня. Нет такого, кто бы не завидовал мне. Столько у меня земель и табунов! Так неужто не найдется у меня для тебя работы? Дам тебе земли, чтобы дом поставить и сад развести. Приходи завтра ко мне, договоримся… Или мы не осетины!..»

— И ты поверил лисице? — усмехнулась мать. — Тому, что богач расщедрил свое сердце на веки вечные?

— Ты никогда ничему не веришь! — упрекнул отец. — Смотри: что это, по-твоему? — Он достал из кармана мокрых штанов светлую монету. — Рупь серебром! Подарок Дженалдыко. А как поклоны бил…

Мать взяла монету, потерла ее в ладонях, на зуб попробовала.

— И то верно, настоящий рупь… Только алдарская шапка стоит куда дороже. Если бы Дженалдыко явился к своей благоверной без головного убора, она бы не упустила сказать, что сперва теряют шапку, а потом и голову… Вот тогда бы ему и впрямь хоть беги от позора. Неудивительно, что он отвалил тебе за прыть эту толику. Невелики расходы…

— Напрасно ты! Все же хватит старшенькой плечи прикрыть. Расползлось на ней платьице! Ко дню святого Георгия, Джиоргуба нашего, обязательно купим…

Я в углу сестренку баюкала, а как услышала, что у меня будет новое платье, от радости так и вздрогнула. И Дженалдыко сразу показался добрым-предобрым. И плаксивая сестренка больше не сердила. Маленькая она, а у мамы молока не хватает. Вот и приходится давать сестричке сосать свою губу.

— Платье? — вдруг сердито произнесла мама. — Соли нет в доме, керосин то и дело у людей выпрашиваю, совесть уже потеряла. А он говорит, платье…

Слезы — горькие-горькие — брызнули из глаз. Казалось, что разбойники сняли с меня мое красивое новое платье.

— Ладно, ахсин! — согласился отец. — С платьем подождем. Даст бог, все будет. И без того у нас радость, что я познакомился с Дженалдыко. Это божья благодать, награда великая. Он осетин, настоящий ирон. Не сыскать в округе другого такого человека! Дженалдыко может взять и разорвать хоть сто рублей или сжечь на огне, чтобы показать людям, какой он богатый. Так неужели он оставит без работы и без куска земли меня, своего друга? Молиться, молиться надо святому, который осчастливил нас!.. И скорей…

Мать не посмела ослушаться, положила на круглый столик перед отцом три тонких лаваша.

Отец взял один лаваш в левую руку, другой держал кружку с квасом и начал молиться. Все было так же, как тогда у крепости Дзивгисы дзуара. Снова вместо мальчика мне пришлось повторять «Омен, омен». А сама проклинала про себя богатея Дженалдыко: «Чтоб голова его раскололась на сто кусков. Не мог дать нам эти деньги, которые он бросает в костер, напоказ людям! Купили бы мы тогда соли, и керосина, и соску маленькой сестренке. И на платье бы мне осталось…»

Отец за молитвой упомянул всех святых, которые почитались в горах и на равнине, благодарил их без конца. Потом начал бить поклоны за семейство Тагиата: «За здравие царя! Во имя бога всевышнего и бога живности домашней — Фалвара, которые наделили род Тагиата богатством и благородством. За бога, что ниспослал мне Дженалдыко и надоумил меня спасти его шапку…»

Долго еще молился отец…

Видно, и впрямь дошла его молитва до бога. Отец начал работать в хозяйстве Дженалдыко на лошади. К осени сплел большую сапетку для перевозки кукурузы. С зарей уезжал он раньше всех других работников алдара. Позже всех возвращался. Едет, бывало, на сапетке, нагруженной доверху початками кукурузы, и поет. Радовалась у него душа. Был он по характеру человеком веселым, от работы усталости никогда не знал.

Но той же осенью счастье изменило ему, злосчастьем обернулось. Однажды вечером отца сняли с сапетки полуживого и внесли в наше бедное жилье.

Мать в слезы, все лицо в кровь исцарапала:

— Ой, горюшко-горе, кто погубил нас?! Кто беду накликал? Деток моих разнесчастил…

— Кто же, кроме кровопийцы нашего, — смахнул слезу старец, который привез отца. Он доводился нам родственником.

У меня, казалось, ноги приросли к земле, вся каменная стала.

— Грозится еще, что будет нам кровью за кровь платить, да сразит его пуля вражья! — Старец в сердцах сплюнул.

— Чтоб ему кровью харкать всю жизнь, чтобы сукровицей своей захлебнуться, губителю нашему, — причитала мать.

И тут я услышала про несчастье отцово. Ехал он под вечер на бричке с хозяйской кукурузой. Наклал воз доверху, все хотелось побольше свезти, чтоб хозяину угодить. Лошадь из последних сил надрывалась. По дороге овраг встретился. За спуском шел крутой подъем. Отец подпер плечом сапетку, а сам весело покрикивал: «Эй, каурая, вывози, дорогая!» Да только колесо в яму съехало. Лошадь встала. И ни с места. Загородила бричка дорогу, другим, что были сзади, не проехать. На беду отцову еще и колесо треснуло. Застрял обоз. К несчастью нашему, лихо никогда одно не ходит. Подъехал Дженалдыко верхом.