Мои седые кудри

— Так это и есть царь, за которого молится Дженалдыко и которого проклинал вчера офицер? — спросила я.

— Ах, сегодня — царь, завтра — пономарь, — непонятно ответила Маша. — Свои грызутся — все равно что милуются. А милуются — все равно что грызутся.

По словам Маши, в доме Дженалдыко за здоровье царя всегда пьют из этого бокала. Ведь царь сам подарил этот бокал хозяйскому сыну Агубечиру за верную службу и уменье шашкой рубить.

Тут я увидела на стене под царским ликом фотографию мужчины, похожего на Дженалдыко. Нестарый, лицо худое, закрученные усики, бравая выправка. На густые брови надвинута осетинская папаха, в черкеске, на плечах погоны, на серебряном поясе — кинжал, сабля с револьвером на боку, на широкой груди — газыри… Как знаменитый плясун…

— Чего уставилась на хозяйского наследника? — окликнула Маша. — Не думай, в жены не возьмет. Это в сказках только принцы женятся на бедных девушках… Так что прибирайся, не стой…

А я боялась дотрагиваться до дорогой посуды: вдруг разобьешь, Беды не оберешься…

Во дворе Дженалдыко отчитывал кого-то:

— Почему опоздал? По-твоему, и на фронте солдаты поднимаются с солнцем?! Чтоб сегодня же загрузить вагоны зерном… А вечером дашь отчет…

Я подумала: «Сколько же у него хлеба, если он продает вагонами?»

Мои мысли перебил голос Дженалдыко, который накинулся на кого-то:

— Сколько коней продал? Сорок? Но я же велел продать пятьдесят!.. Оглох ты, что ли! Деньги все внес в банк? А ну, подай квитанцию! — Через некоторое время он кричал еще кому-то: — Гоните скот через завод Гулиева, да накормите их там как следует кукурузными жмыхами, силком набивайте им брюха, чтоб тяжелее были. Хороший покупатель заявился…

«А если узнают, что он обманывает?» — испугалась я. Откуда мне было знать, что обман для таких, как Дженалдыко, — сущее золото…

Послышались звуки гармоники, и я опять, как дура, удивилась: кому это вздумалось спозаранку? Откуда такое веселье?

— Соизволила проснуться, — пробурчала Маша. — Пойди открой ей окна и заправь постель, да не забудь на руки полить… И проворней. Балованная она. Затаит обиду — пошлет конюшни убирать…

Убирать конюшни я не боялась. Не обидней это, чем ходить с кувшином за убийцей своего отца.

Хотелось есть, а до положенного завтрака было еще много времени. На столе на подносах лежали куски мяса, целые зажаренные куры, фрукты всякие. Жир от фидджинов и других пирогов разных позастывал в тарелках. Но тронуть мы ничего не смели. Маша сказала, что хозяйка успела все пересчитать, и, если пропадет хоть крошка, нам несдобровать. «Чтоб они полопались от жиру!.. Только разве лопнет с жиру хозяйка, если она тощая, как соломинка…»

Когда я вошла в комнату барышни Дарихан, она сидела на кровати и разучивала на гармони какую-то новую песню. На столе было еще три гармони, будто одной не хватало.

— Чтоб тебя черной холерой господь наделил! Какие глаза! Сверкают, как у бесенка! — такими словами встретила она меня. — Значит, ты и есть Назират? Кто же тебя, бездомную, таким хорошим именем окрестил? Сгинуть бы тебе! Моя мать зовет тебя черным чертенком. Я тоже буду так называть. А почему голова перевязана? О боже, вдруг в твоих кудрях вши завелись! Не подходи ко мне! — Она вся задрожала.

У меня дух перехватило.

— У нас в доме блохи никогда не было! — не удержалась я и хотела уже выбежать, обида душила.

— О-о, да ты еще и злючка! — засмеялась Дарихан. — Подай халат, куда бежишь! — Она отложила гармонь и потянулась, зевнула.

Что красивой она была, это верно. Все при ней. И стать и походка. Распущенные каштановые волосы доставали ей до самых пяток. О таких в сказках рассказывают. В одной тонкой рубашке, босая, бегала она по дорогому ковру от шкафа к шкафу и перебирала свои бесчисленные шелковые платья.

— Ну прямо не знаю, что мне сегодня надеть? — досадовала Дарихан. — Проклятая война. Из-за нее ходи в старых платьях. До сих пор посылка не пришла из Парижа. Агубечир заказал там платья…

Париж я приняла за портного и посочувствовала барышне:

— Наверно, портной этот шьет теперь солдатам шинели. Ему не до платьев…

— Париж — город, глупая, — усмехнулась Дарихан. — Нигде в мире так не шьют платья, как во Франции. Если бы не война, мы бы женили Агу и уже побывали бы в Париже…

— А хозяин говорит, что когда война, тогда больше ценится хлеб и скот тоже… И миллионером легче стать… А миллионер это кто — царь? — спросила я.

— Дурочка ты, — фыркнула она. — Царь — один, а миллионеров — много. И знать тебе это совсем необязательно… Мне горе, лучи моего солнца померкнут и о золоте забуду, если брат мой с войны не вернется… А не дай бог, о моем милом черную весть услышу — свет сойдется клином и темной ночью станет. Такая вот польза мне от войны, глупая ты…