Мой собственный Париж

У меня нет писем с ответами от ее семьи, но можно сделать вывод, что они это не одобряли, об этом свидетельствовала и ее настойчивая решительность остаться. В то же время, читая ее рассуждения насчет того, какой зрелой она стала, напрашивается типа: «Ох, милочка». Ей было 23, когда она уехала, но, видит Бог, вообще нельзя сказать, что ей 23, судя по этим письмам. Она знала абсолютно все и совсем не боялась выражать свое мнение. Могила Наполеона? Перебор и бесвкусица. Английские женщины? Ужасно старомодные. Родители планировали отправить ее сестру в школу, которая ей не нравилась? Жестоко. Мысль о том, чтобы начать встречаться с сыном друга семьи? Отвратительно.

С какой же страстью она относилась к Парижу? Письма моей бабушки полны возвеличивания шарма этого города.

«Завтра вечером будем пить джин с Биллом Санди – вот она, парижская жизнь!»

«Вчера у нас был ланч у Прунье. Икра и лобстеры. Я от удовольствия мурлыкала так, что за километры слышно было. Я так быстро привыкаю к роскоши».

«И только небу известно, куда исчезает время в Париже».

«Улицы Парижа меня чрезвычайно волнуют – я так рада быть здесь».

Она жила в Париже немногим меньше года, но пока она была здесь, она прониклась городом до мозга костей. Она была молода, а Париж – это то место, где лучше всего быть молодым, энергичный город с головокружительной энергией 1920-х, он жил за счет художников, писателей, музыкантов и всего того дерзкого и прекрасного, что они создали. Так как она писала родителям, то в отдельных случаях упускала самые интересные подробности, но все равно была неожиданно искренней – она написала о том, как встречалась одновременно с американцем и французом, описывала кафе и бары, в которых была, признавалась в том, что оставалась на танцах всю ночь, а утром, пошатываясь, шла на работу. Однажды она послала им фото себя, к сожалению, утерянное навсегда, она написала, что на нем она выглядит «как конечная стадия ночи, проведенной в баре, – и вполне возможно, что именно тогда оно и было снято.

Если вы читаете об эпохе джаза в Париже, очень сложно не захотеть там оказаться, и письма моей бабушки также подействовали на меня. Пока я их читала, я начала придумывать историю о женщине, которая отправилась в Париж, нарушая правила своей семьи, а также меняя свои представления о самой себе, чтобы построить жизнь, которую ей хотелось прожить, и все это происходит в исторический момент, когда возможность изменить свою жизнь появилась у многих женщин. Но мне хотелось написать эту историю со знанием дела. Впоследствии Париж стал важнейшей частью истории Марджи в «Свете Парижа».

Так что я отправилась по следам моей бабушки с целью изучить ее историю, чтобы создать свою собственную.

В целях исследования я вознамерилась в точности повторить маршрут моей бабушки. Так что мы направились из Нью-Йорка в Саутгемптон в Англии, что оказалось намного веселее, чем это звучит. Потом мы сели в поезд до Лондона и потом прибыли в Дувр, что звучит почти так же весело, и, наконец, паром до Кале и еще один поезд до Парижа, что было еще менее весело, в основном потому, что к этому времени мы уже очень-очень устали.

Идея путешествовать а-ля 1923 год казалась очень романтичной, но я должна вам сказать, из своего горького опыта, что насколько бы отстойным ни был перелет на самолете, это вполовину не так плохо, как поездка длиной в десять дней, вместо десяти часов.

Но мы наконец-то прибыли, и я начала свое приключение с целью исследовать Париж, как это сделала моя бабушка. Я составила список всех мест, о посещении которых она упоминала, – от Американской библиотеки, где она работала, до сада Музея Родена, где она каким-то образом умудрилась организовать свою собственную экскурсию, а также кафе, которые были популярны среди художников и эмигрантов в 1920-х. И я приступила к посещению этих мест. Каждый день я вставала, планировала, куда пойду, готовила свою камеру и блокнот и уходила изучать этот город.

С моим планом было только несколько проблем.

Прежде всего, если в Париж попасть вполне реально, то в Париж 1924 года – нет. Париж моей бабушки не был тем Парижем, в котором была я. Почти век отделял эти два города. Да взять хотя бы всю ту модернизацию, происходившую все эти годы, к лучшему или к худшему.

Во-вторых, я – не моя бабушка. Когда она отправилась в Париж, ей было слегка за двадцать, она была очаровательно наивна, да и к тому же почти девчонка в свои двадцать с чем-то. У нее была та самая невинность с широко раскрытыми глазами, которая делает первую поездку за рубеж такой восхитительной, и она вырвалась на свободу от своей традиционной, баловавшей ее семьи. Я, по сравнению с ней, была старой – почти под 40, тот возраст, когда единственное, от чего бежишь, это мрачная реальность, в которой, несмотря на все усилия, мы превращаемся в наших родителей.

Да и потом, конечно, был Париж.