Мой собственный Париж

После нескольких замечательных дней, полных прогулок по Каору и долине Ло, мы отправились дольше на юг, чтобы повторить путь Фитцджеральдов к французской Ривьере. Как и Зельда, в первые месяцы во Франции я бродила по каменистым средиземноморским скалам мыса Антиб и наслаждалась видами пляжа Джеральда Мерфи, плавала в лазурной воде, пока роскошные яхты стояли на якоре чуть поодаль. Я пила коктейль с джином под названием «Зеленое лекарство» за 23 евро на веранде бывшего дома Фитцджеральдов (а ныне отель), который когда-то назывался Вилла Святого Луи, где Зельда точно так же наблюдала за заходом солнца, очерчивающим горы на горизонте, и темнеющим морем. И все же, пока я гуляла по каменистым холмам в О-де-Кань и вспоминала о жизни Ван Гога в Арле, пока я шла по древнему римскому акведуку Пон-дю-Гар, вращающиеся огни Эйфелевой башни манили меня к себе. Я услышала песню парижских сирен.

Перед отъездом в Париж мы сдали нашу машину и сели на поезд компании Rail Europe, который проворно рассекал сельскую местность. После того как мы приехали на Северный вокзал, где я постояла снаружи станции, чтобы осмотреть чисто парижские виды, началась главная часть моего путешествия. Теперь я смогу увидеть апартаменты, которые арендовали Фитцджеральды в вихре переездов, пытаясь найти стабильность в их неспокойной супружеской жизни. Я смогу пройтись по их любимым кафе и барам, найти дома их друзей, побродить по паркам и рынкам и Булонскому лесу, посетить Лувр и Версаль – и увидеть все это глазами все более разочаровывавшейся Зельды. Я пройдусь около пруда в Люксембургском саду, как делали они со своей маленькой дочкой Скотти, пока она запускала кораблики. Я прогуляюсь по берегу Сены в лунном свете, где они могли найти успокоение после прочтения смешанных рецензий и сообщений о падающих продажах «Великого Гэтсби». Зельда была целеустремленной художницей и начинающей танцовщицей, Зельда была несостоявшейся писательницей, Зельда была модницей, музой, матерью, женой, чьи амбиции не нравились ее властному мужу и чей побег от скучной жизни в степенном семейном доме шел совсем не по плану. Каким был ее парижский идеал, там, в самом центре века джаза? Думаю, для нее этот идеал состоял в самореализации.

В любую из ночей 1920-х годов, когда город был полон знаменитых теперь эмигрантов, вроде Гертруды Стайн, Пабло Пикассо, Эзры Паунда, Эрнеста Хемингуэя, Т. С. Элиота, Сильвии Бич, Джона Дос Пассос и Сальвадора Дали, вы смогли бы найти ресторанный столик, за которым сидели композитор, художник, писатель, поэт, хореограф, фотограф, саксофонист, и все они пили, курили, смеялись и спорили. Они эмигрировали в Париж перед началом войны и эпидемии испанского гриппа, которые уничтожили более пятидесяти миллионов человек. Разочарованные, печальные, ищущие поддержки и вдохновения в городе, где они могли жить на гроши, все эти люди смогли создать открытое сообщество, где полигамность и неверность были простыми экспериментами по изменению социальных норм. Слово «нормальность» вышло из моды.

После вечеринок в Нью-Йорке, в Уэстпорте, в Грейт-Нек и на Ривьере Зельда уже не была веселой и наивной девочкой из Монтгомери, какой она была всего несколько лет до этого. Она стала мудрее, ярче, она выдержала проверку временем и начала поиск собственного я, смысла себя самой. Такой Париж принял ее с распростертыми объятиями.

Как однажды и Зельда, я следовала за мужем и переезжала из одного штата в другой, из родной страны в чужую, всегда стараясь помочь его карьере и выполнить все личные желания. Как и Зельда, я не жила самостоятельно до замужества. Я была младше мужа, я свято верила в ценность супружеской жизни и в важность данного мной обета. Я пыталась подстроиться под мою новую роль и его стандарты. И так же, как Зельда, я не могла соответствовать всем его ожиданиям и рамкам моей роли, я пыталась понять, кем же я являюсь на самом деле и как следовать моим интересам, только чтобы испытать разочарование и впасть в уныние. Я была слишком молода, слишком наивна, я слепо доверялась «мудрости» моего мужа, как и Зельда до меня: я испытала все это на собственной шкуре.

Для нее это означало танцы на столах, но это также и ведение домашнего хозяйства, работу с нянями дочери, поддержку неуверенного в себе мужа, пока она старалась писать картины и рассказы и ежедневно посещать балетные занятия с целью вступить в профессиональную труппу. В студии, где она была самой старшей ученицей, она пыталась выбросить из головы все заботы, чтобы сосредоточиться на одной цели. Усиленно работая, она могла бы заставить свое стареющее по балетным стандартам тело удовлетворить параметры Русского балета Дягилева, а если бы ее не приняли там, она нашла бы другую труппу. Она могла бы доказать своему мужу и себе, что жена и мать может быть артисткой и художницей, самостоятельной деятельницей искусства, не нуждающейся в представлении миссис Ф. Скотт Фитцджеральд.