Мой собственный Париж

Предполагается, что резиденты Cité говорят друг с другом по-французски. Но это в идеале. Я учила французский в течение года в колледже, и единственное, что осталось в моей голове, это фразы, которые можно было бы вплести в продолжение сюжета из нашего учебника про корпоративный шпионаж, espionnage industriel. Я не знала, как заказать еду в ресторане, но знала, как потребовать сообщить местонахождение файлов (Où sont les fichiers?), проинформировать о том, что мертвое тело лежит в канале (Le corps est dans le canal) и вскользь заметить, что у кого-то в спине нож (Il y a un couteau dans le dos). Я совсем не знала, как начать разговор.

– ПОЧЕМУ ЛУЧШИЙ ВИД В ПАРИЖЕ ОТКРЫВАЕТСЯ С БАШНИ МОНПАРНАС?

– ПОТОМУ ЧТО ЭТО ЕДИНСТВЕННОЕ МЕСТО, ОТКУДА НЕ ВИДНО БАШНЮ МОНПАРНАС.

С композитором мы встретились в тяжелом, медленном и ужасно скрипучем лифте, обменялись друг с другом французскими bonjours, а потом выяснили на английском, потому что он не спрашивал о местонахождения файлов или мертвого тела или ножа, что, оказывается, мы живем друг напротив друга.

– Нам нужно как-нибудь выпить по чашке кофе, – сказал он.

– Конечно! В любое время! – согласилась я с таким энтузиазмом, что ему наверняка позже показалось это слишком неискренним, граничащим с действительно странным.

Всю свою жизнь я была робкой и общительной одновременно. Незнакомцы вызывали у меня тревогу, но я научилась справляться с ней во взрослом возрасте и все равно разговаривать с людьми. Однажды, на книжном фестивале было несколько вечеринок, буквально кипящих незнакомцами, и я рассказывала другому писателю, что мне нравятся такие мероприятия, но при этом они довольно изматывают. Я говорила о себе как о застенчивом человеке. Он покачал головой.

– Вы общительный застенчивый человек, – сказал он. – Вы спокойно можете общаться с людьми, но не получаете от этого общения той силы, какую получают настоящие экстраверты. Наоборот, оно отнимает у вас что-то.

Эта мысль показалась мне почти что истинной правдой, исходящей от того, кого я видела впервые. Рыбак рыбака видит издалека.

То есть в нормальных обстоятельствах я бы выпила чашку кофе с композитором, и мы могли бы даже стать друзьями, или хотя бы впутались в дружелюбную и, скорее всего, неловкую беседу. В голливудской версии мы были бы в Париже, до смерти возбуждающем и изысканном городе. Настолько красивом, что он заставил бы вас поверить в то, что вам полагается такая же красивая жизнь. Тогда бы кофе перешел в длинный послеобеденный разговор с вытекающей из него прохладной прогулкой вдоль Сены. Затем включились бы фонари, и кадры в мягком фокусе стали бы показывать уютный зимний роман: красивые прогулки в пальто и шикарных шарфах в Булонском лесу, творческий труд в мастерской, расслабленные обеды в закусочных на левом берегу, много вина и нежного секса, показанного все в том же мягком фокусе. Все знают, что именно это ты должен делать в Париже или что Париж должен делать для тебя. Но как только я вышла из лифта и вернулась в свое маленькое убежище, студию с газовой плиткой, голыми белыми стенами и недостатком постельного белья, идея о добровольной беседе с незнакомцем показалась мне невероятно сложной, откровенно пугающей и абсолютно точно не обсуждаемой. В одиночестве жить легко. Другие люди же непредсказуемы и все усложняют.

Поэтому я не ответила на звонок моего соседа и стук в дверь. Я зашла настолько далеко, что стала подслушивать под дверью перед тем, как выйти из квартиры, и заглядывать в щель, чтобы убедиться, что свет не горит в холле – так я с меньшей вероятностью столкнулась бы с кем-нибудь на пути к лифту.