Мой сосед Владимир Путин. Разговор по душам

И то, по правде сказать, в советские годы он пострадал немного. И за «Метрополь», и за нелепую историю с братом, журналистом Олегом Битовым, который, вроде бы под давлением, давал какие-то сведения злопыхательским спецслужбам. И за «Пушкинский Дом», опубликованный на Западе, экземпляр которого оказался, как он сам не без сдержанной гордости говорил, на последнем письменном столе самого Набокова в числе нескольких других. Помню, как в начале 80-х он раскрывал мне тонкости своих взаимоотношений с телефоном и с почтовым ящиком, с чуткой тревогой ожидая какой-нибудь подлянки от всемогущих органов, но в то же время чувствуя особый трепетный вкус и даже тягу (почти как Раскольников — к своему следователю Порфирию), выстраивая какие-то умственные упреждения на случай наступления внезапного вторжения в круг его напряженного времяпровождения…

«…Почувствовал на себе чье-то неусыпное внимание. Сперва ничего определенного не было. Исчезло только привычное и покойное чувство одиночества. Потом стали обнаруживаться признаки более пугающего свойства.» И хотя это уже чуткая тревога миллионера Корейко, но есть, наверное, что-то общее.

А что, будь ты, Путин, в то время переброшен в отдел инакомыслия, как миленький взял бы его в разработку, вызывал бы в кабинет, задавал бы тяжелые вопрос в лоб, типа: «Как вы переправили «Пушкинский Дом» на Запад? …Что вы знаете о Щаранском? …Как так оказалось, что дама, с которой вы живете — его двоюродная сестра? …А что из себя представляет этот Максимов? …Не знаете? Странно… Так, а Владимов? …Когда в последний раз виделись с Войновичем? …Имейте в виду, нам все известно!».

Точно так же и непочтенных к Советам служителей клира ты бы, Путин, за бороду втаскивал бы в кабинет на Литейном, 4, если приказали бы, а те вздумали бы сопротивляться. Это теперь ты с патриархом лобызаешься, а то и к длани припадаешь, изображая возвращение блудного сына в лоно церкви. Голову как бы меж колен духовника вкладываешь, но толстые пятки тебя выдают — готовы рвануть в любую директиву, лишь бы власть не потерять.

Уроки взяты у папы Ельцина, тот был оборотистым в своих принципах, проще говоря — оборотнем, круче твоего. Победи Зюганов, — и захороненные в Петербурге кости взад отрыл бы, чтобы вновь в Ипатьеву яму сбросить. А от перемены политических установок нутро ваше столь смущенно съежилось и онемело, что в новом российском государстве ни он, ни ты никаких общественных установок уже и вовсе не закладывали, кроме как «не пойман — не вор». Вы так и не дали народу возможности после переворота заново выявить и сконцентрировать свои главные ценности и приоритеты; и ваше внутреннее ренегатство обернулось для людей идеологическим безмолвием, аминь.

И во, флюгер скрипнул и повернулся взад, и теперь ты троекратно лобызаешься с патриархом, приглашаешь к себе Битова как авторитета и земляка, и вы можете дружественно переброситься воспоминаниями о Петроградской стороне, где довелось жить обоим, а Битов может укрепиться в своем беспроигрышном мнении, что все богатства зиждятся на ограблении.

* * *

А для Кабакова застолье с тобой было честью — вершиной его признания, типа Нобелевки. Кстати, будь у него под рукой свежеизобретенный графен, он и отпечатки твоих микробов со своей ладони снял бы. Вот со мной он при случайных встречах в Доме литераторов на рукопожатие не шел и с дивана не вставал. Не из-за обиды какой-то или принципа, нет, кошка между нами не пробегала, и издали он мне все ж таки кивал легонько, щурясь и как бы припоминая. Он просто типичный сноб и считает, что пожимать руку менее значащим и мало чего достигшим, — следовательно, не стоящим подражания, — нет особого смысла. Так же, как и отвечать на их литературное послание.

Поменял бы я свое мнение о масштабе личности Кабакова, если бы узнал, что твое приглашение он отклонил? Разумеется. Лучшего свидетельства того, что человек не только зрячий, но и уважает свою зрячесть, трудно и придумать. Прошло ведь немало времени уже и после его «буржуазного ренессанса». Человеку свойственно меняться, если душа его жива.

Раньше записные иронисты пользовались незамысловатой фразой: «Вы упустили блестящую возможность помолчать!». Вот и Кабаков упустил блестящую возможность отказаться от твоего приглашения. Увы, другой такой возможности ему уже не выпадет.

Кабаков лишь подтвердил: чем известнее творческая личность — имею в виду истинных авторитетов, — тем выше в ней культура обязательного ответного внимания, пусть и краткого. Это же лакмус на обычную человеческую (не церковную) духовность: когда тратится время на что-то частное, безрезонансное и не имеющее интересных предложений.