Мой сын – серийный убийца. История отца Джеффри Дамера

Конечно, для меня все выглядело так, будто все эти перемены в Джеффе из-за того, что мы внезапно переехали в другой дом, в другой район и даже в другой штат. Я слышал и другие истории о детях, которые были ненадолго дезориентированы тем, что их внезапно забрали из знакомой обстановки и бросили в совершенно незнакомую. Мрачность, которую я увидел в его поведении, показалась мне не более чем нормальной реакцией. Мой сын, как мне показалось, не очень хорошо приспосабливался к новым обстоятельствам, но для меня это был недостаток, который вряд ли можно было считать фатальным.

Тем не менее застенчивость и замкнутость Джеффа были достаточно серьезными, чтобы потребовать каких-то действий. Во время нашей встречи учительница заверила меня, что сделает все возможное, чтобы немного расшевелить Джеффа и интегрировать его в школьный коллектив.

В тот вечер по дороге домой я вспомнил о своей собственной застенчивости. Мне показалось, что поведение Джеффа в предыдущие недели было более или менее таким же, как мое, когда я внезапно оказывался в незнакомой обстановке. В детстве я так же был ужасно застенчив. Каждый год я боялся перехода в следующий класс, даже если уроки в школе, само расположение этой школы и одноклассники оставались бы прежними. Как будто какой-то элемент моего характера стремился к полной предсказуемости, к жесткой структуре. Перемены, будь то хорошие или плохие, были для меня чем-то страшным, чего следовало избегать. Неловкий и неуверенный в себе, мучимый тяжелым чувством собственной неполноценности, в детстве я воспринимал мир как враждебное и подозрительное место, которое обескураживало меня, заставляя относиться к нему с чувством серьезного беспокойства.

Как будто бы я не мог точно уловить социальные связи внешнего мира, которые другие, казалось, понимали интуитивно. Тонкости межличностного общения были выше моего понимания. Когда я нравился детям, я не знал почему. Когда они переставали меня любить, я тоже не понимал почему. Я также не мог сформулировать план, как завоевать их расположение. Я как будто просто не знал, каковы мои отношения с другими людьми. Казалось, в их поведении и действиях была определенная случайность и непредсказуемость. И как я ни старался, я не мог найти способ заставить других людей казаться мне менее странными и непостижимыми. Из-за этого весь социальный мир виделся мне нечетко и казался угрожающим. И вот, будучи мальчиком, я встречал его с большим недоверием, даже со страхом.

Когда я позже наблюдал за Джеффом, отмечая его страх перед школой, его неловкость и отсутствие друзей, мне пришло в голову, что он, вероятно, унаследовал от меня тот же самый страх. Поскольку я испытал это раньше него, я сочувствовал сыну и думал, что понимаю его чувства. Но верно и то, что, поскольку по мере взросления я познакомился с этим страхом, он стал менее ужасным, и с годами я смог создать жизнь, которая, казалось, текла как любая другая жизнь. Мне удалось получить образование. У меня была семья и работа. Несмотря на страхи, чувство неполноценности, ужасную застенчивость и неуверенность, мучавшие меня в детстве и все еще остававшиеся во взрослой жизни, – несмотря на все это, – я жил тем, что я и другие люди считали нормальной жизнью. И вот, когда я увидел те же самые черты, проявившиеся в Джеффе, они не показались мне особенно опасными или пугающими. Меня мучили те же страхи, что и его, но с годами я научился справляться с ними и наконец преодолел их. Поскольку я научился жить с ними, я не видел причин, по которым мой сын тоже не мог бы к ним приспособиться.

Теперь я понимаю, что был неправ: состояние Джеффа было намного тяжелее, чем когда-либо было у меня в детстве. Там, где я страдал от застенчивости, Джефф начал страдать от почти полной изоляции. Там, где я испытал силу странного очарования, Джефф начал попадать во власть глубокой извращенности. Теперь, когда я смотрю на его фотографии того периода, я удивляюсь всему, что, должно быть, уже тогда формировалось в его сознании. Я также задаюсь вопросом, были ли какие-либо видимые признаки этой тьмы. Мог ли я заметить их мельком, если бы был более внимателен? Осознал бы я их пугающую, мимолетно промелькнувшую мимо меня суть, или быстро клеймил их ярлыком «детские проблемы» и махнул рукой, надеясь, что взрослая жизнь принесет лекарство от того, что я чувствовал, но не мог четко понять? Был ли какой-нибудь способ, с помощью которого я мог бы вырвать своего сына из челюстей, которые начали пожирать его?