И все же, в отсутствие профессионального исследования, я не могу быть полностью уверен в своих выводах. И хотя, как ученый, я признаю генетику мощной движущей силой в формировании личности человека, я также понимаю, что только половина генетического состава моего сына унаследована от меня; и более того, генетические мутации могут произойти в любое время в любом живом организме, их влияние на более позднем этапе развития человека совершенно непредсказуемо. Я не знаю и никогда не узнаю, насколько наркотики поспособствовали преступлениям Джеффа, будь то его собственный алкоголизм или лекарства, которые принимала моя жена, когда он еще лежал в ее утробе. Я также не могу с какой-либо достоверностью оценить влияние наших хаотичных семейных отношений в то время, когда он рос, или предположить, как хирургическое вмешательство могло подтолкнуть его на путь разрушения. Могли ли повлиять на Джеффа высокий уровень насилия, бытующий в нашем обществе, или постоянная жестокость, которую он и его сверстники видели в кино и по телевидению?
Теперь, спустя много месяцев после суда над Джеффом и испытания, через которое нам пришлось пройти, я все еще терзаюсь в душе поступками моего отпрыска и постоянно размышляю о них. Я вижу, что до сих пор остаюсь во власти великого неведения относительно и самого Джеффа, и моего влияния на него как отца своими упущениями и поручениями. Отцовство остается для меня загадкой, и когда я думаю, что второй мой сын может однажды стать отцом, я могу только сказать ему, как и каждому отцу после меня: «Заботься, заботься, заботься».
Послесловие
28 ноября 1994 года, вскоре после того, как я приехал на работу, Шари позвонила мне и сообщила, что Джефф мертв. Я был потрясен. Почти такой же шок я испытал, сидя за этим же столом в июле 1991-го, когда она рассказала, что Джеффа арестовали за убийство. Тем не менее чувство было другое. Мне казалось, что я потерял часть своей внутренней сущности. Я был в отчаянии.
В каком-то смысле убийство Джеффа стало кульминацией целого водоворота событий и эмоций, которые не давали нам покоя, заставляя задаваться вопросом «А что дальше?». Многие из этих событий длятся до сих пор, причиняя нам стресс и вызывая тревогу. В первую очередь я беспокоюсь за мою любящую жену Шари, которая столько выстрадала. Несправедливо, что именно она подверглась такому давлению – после того, как искренне пыталась наладить отношения между нами троими: Шари, Джеффом и мной.
Недавно, за две недели до операции по зрению, Шари пришлось выдержать долгий и мучительный допрос с записью на видео в связи с новым судебным процессом. На нем обвинение утверждало, что мы «знали или должны были знать, что подсудимый Джеффри Дамер страдал психическими отклонениями и мог причинить другим людям серьезные физические травмы или смерть». Мне непонятно, почему Шари вообще стала подсудимой в этом процессе, когда она общалась с Джеффом совсем недолго, на протяжении весны 1978 года. Хотя многие адвокаты уверяли Шари, что обвинения с нее снимут очень быстро, процесс продолжался два года и привел к тому, что Шари лишилась работы, а здоровье ее пошатнулось. Ей требуется серьезное медицинское и психологическое лечение, и она чувствует себя опозоренной. Ей пришлось нанять адвоката. На публике Шари старается держаться, но наедине я вижу, насколько она страдает. Меня изумляет ирония этой ситуации: биологическую мать Джеффа никто ни в чем не обвиняет. Мы же вынуждены вести долгий и запутанный судебный процесс, и одно я знаю точно: Шари этого не заслуживает.
Напротив, другие люди – в частности, Тереза Смит – стараются облегчить наши страдания. После мемориальной службы по Джеффу она сказала: «Я прощаю Джеффа, Лайонел», – имея в виду своего дорогого брата Эдди, которого Джефф лишил жизни. Я испытал удивление и облегчение, когда мы с ней обнялись. Шари понимающе улыбнулась, сжала мою руку и поцеловала меня. Теперь, когда Джефф мертв, пришло мне время сосредоточиться на самых дорогих людях в жизни – в первую очередь Шари – и на моем втором сыне, Дейве. Эти люди, как и многие другие, не пожалели времени и сил, чтобы утешить нас и разделить нашу скорбь.
Люди, которые переписывались с Джеффом, начали писать и нам. Они говорили, что потрясены и опечалены утратой настоящего друга. Многие замечали, что в Джеффе было что-то наивное, не от мира сего. Двое человек из Аделаиды, Австралия, писали: «В прессе говорят, что только семья Джеффри может проливать по нем слезы. Журналисты ошибаются». Мой близкий друг, прекрасный отец, принес мне свои прочувствованные соболезнования и сказал, что моя книга заставила его задуматься о собственном отцовстве; он собирался обязательно дать своим уже взрослым сыновьям ее прочитать. Подобные комментарии свидетельствуют, что моя книга добилась главной из поставленных мною целей: помогать людям.