Мой театр. По страницам дневника. Книга I

Возвращаюсь к постановочному периоду «Жизели». С ощущением счастья я приходил на репетиции к Е. С. Максимовой, которую обожал. Спектакль у меня был сделан. Но это было ви́дение партии Альберта Улановой. К счастью, в недалеком прошлом сама ученица Галины Сергеевны, Максимова во многом, с точки зрения трактовки образов, с ней совпадала. Но Васильев «романтизм» понимал по-своему, мой подход к партии «по Станиславскому» Владимира Викторовича не устраивал. Всё сглаживала, постоянно сглаживала Екатерина Сергеевна.

Максимову и Васильева я много наблюдал тогда в репетиционном зале и всегда поражался, какими разными были эти два человека, создавшие эталон дуэта в балете на все времена. Импульсивный, нетерпеливый, увлекающийся чем-то, а потом вмиг остывающий Владимир Викторович. И немногословная, очень сдержанная, тонкая в своих суждениях Екатерина Сергеевна.

Репетируя сцену смерти Жизели, мы с Васильевым отчаянно схлестнулись… Я всегда любил балетную книгу. Не просто читал, а серьезно штудировал эти труды, в том числе книги Ю. И. Слонимского и Ф. В. Лопухова. В них особенно интересными мне казались разборы спектаклей, объяснения смысла той или иной балетной сцены, партии, движения. Меня это страшно увлекало. Уланова всегда поддерживала подобные вещи, поскольку сама работала над ролями именно таким образом. Семёнова, напротив, часто говорила: «Ой, Коля, ты так все усложняешь! Ты, конечно, прав, но никому это уже не надо…» Хотя, если бы кто-то вдруг решился поменять что-то в вариации феи Сирени, гениально сочиненной тем же Лопуховым, Марина Тимофеевна без раздумий вмиг растерзала бы нечестивца.

И вот сцена, когда Жизель умирает. Сейчас, став взрослым человеком, я воспринимаю смерть философски, со смирением, как неизбежный финал любой жизни. В молодости этот момент, подсознательно связанный с уходом мамы, являлся для меня страшно болезненным и сложным психологически.

Работая с Улановой, мы эту сцену подробно разбирали. Я тогда ей признался, что дико боюсь всего, что связано со смертью, и что обнимать-целовать умершую Жизель не буду ни за что! Мне кажется логичным, что Альберт, поняв, что Жизель мертва, отпрянул от нее в ужасе…

Владимиру Викторовичу мое ви́дение этой сцены не понравилось. Надо было «обнимать-целовать». Я уперся: «Не буду этого делать, я даже к своей умершей родной маме не мог подойти!» Быть может, кого-то слова «значит, ты ее не любил», «сиротка», брошенные прилюдно, и не задели бы. Кого-то другого, но не меня. Сиротство и одиночество на тот момент являлись моей самой болевой точкой. Владимир Викторович, возможно не подозревая об этом, в нее попал. Меня как огнем обожгло. В ответ я высказал ему все, что думал по этому поводу. «Только тот, кто не знает, что значит терять родных и близких в двадцать лет, может так говорить!» – сказал я в завершение нашей перепалки. Взял вещи и ушел из зала.

Вечером мне позвонила Максимова, стараясь смягчить возникшую ситуацию. С партии Альберта меня не сняли, уверен, что за этим стояла Екатерина Сергеевна. Но между Васильевым и мной с того момента выросла стена отчуждения, неприятие друг друга на долгие годы. Я понимал, что многим ему обязан. При Васильеве я стал премьером Большого театра, в возрасте 23 лет получил звание, которое без его одобрения мне бы никто не дал, из его рук я принял «Нарцисса» Голейзовского, но сделать вид, что, между нами, тогда ничего не произошло, я не мог.

5

Именно в тот период в моей жизни появился Юбер де Живанши. Для меня – поклонника Одри Хепбёрн и стиля, созданного великим кутюрье, – сама возможность увидеть его уже была счастьем. В свои 70 лет Живанши выглядел бесподобно, талантливый, очень красивый человек с потрясающими манерами.

Посмотрев наши репетиции, Юбер вызвал меня в мастерские, собственноручно снял все мерки. Очень красиво выглядел костюм Альберта для II акта. Создавая его, Юбер отталкивался от эскиза костюма первого исполнителя Люсьена Петипа – темно-синий бархат на колете и серебристое трико. Он прямо на мне ткань накалывал, как на манекене, в буквальном смысле слова конструировал костюм. Есть фотография, как Живанши так же накалывает ткань на Одри Хепбёрн. В оба моих колета для Альберта были вшиты «косточки», как в корсете, которые жестко держали форму костюма, подчеркивая линию талии. Танцевать в них было непросто, но выглядели колеты замечательно.

Из Парижа Живанши привез два отреза фантастического натурального бархата на два костюма Альберта, для I и II актов. Во время примерки он спросил: «Что вы хотите еще?» Я сказал, что хотел бы берет и крест, потому что на груди у Альберта должен быть крест. В свой следующий приезд Юбер привез мне серебряный крест со стразами Сваровски и брошь для берета.

Однажды я признался Юберу, что обожаю Одри Хепбёрн. «Знаете, я так переживаю, что ее нет! – сказал он. – Одри обожала балет, в детстве занималась им, мечтала стать балериной. Могу сказать, если бы она была жива, точно бы приехала в Москву на „Жизель“. И, поверьте, вы стали бы ее кумиром!»