Читаем Мой театр. По страницам дневника. Книга I полностью

Полной неожиданностью оказалось и то, что в этом городе находится один из лучших в Америке музеев изобразительного искусства – Detroit Institute of Arts, с потрясающей коллекцией работ импрессионистов, который я с удовольствием посетил. Нас возили на автомобильные заводы: «Chrysler», «Ford», показывали процесс сборки машин, безумно интересно.

Отель, в котором мы жили, тоже заслуживает отдельного упоминания. Постройка конца XIX – начала XX века в стиле art nouveau, тоже из разряда фантомов. В номер заходишь, веришь, что здесь привидение обитает. Лифт деревянный, затхлый. Поднимаясь и опускаясь, он грохотал страшно – ды-ды-ды-ды-ды-ды. Как назло, я жил на самом последнем этаже. Пока на свой 25-й доедешь, казалось, что сейчас откуда-то вылезет рука и тебя куда-то утащит… По-настоящему страшно. В парках Америки – «Universal», MGM – есть такие аттракционы – ужастики, когда люди как бы заходят в лифт, а тот падает вниз.

Ни поблизости, ни внутри самого отеля не было никакого ресторана. Только маленькая кафешка. В ней нашу труппу и кормили, привозили туда еду. У меня в номере, правда, зачем-то имелась кухня. Номер был гигантский, трехкомнатный. И когда я оттуда, с высоты двадцати пяти этажей, смотрел на город – видел совершенно вымершее пространство, как японский Нагасаки после ядерной бомбежки, где нет никакой жизни, ничего не работает, ничего не существует на много километров вокруг.

Однажды нас повезли в какой-то молл, где мы со Степаненко на радостях накупили нормальной еды. Сели в номере, едим. И вдруг видим, прямо на наше окно летит огромная птица, то ли сова, то ли филин. И с лёта с силой ударяется о стекло, отлетает и ударяется опять с дикими криками. У нас с Галей от ужаса дыхание остановилось. Это ведь очень плохой знак. Через несколько дней пришло известие, что у Гали умерла бабушка. А я узнал, что мою близкую подругу в тот день насмерть сбила машина…

84

Запомнился Детройт и тем, что там я как артист в 850-й раз вышел на театральные подмостки. Юбилейное «Лебединое озеро» оказалось для меня совсем не праздничным. Мы со Степаненко быстро поняли, что на сцене происходит что-то неладное. К концу Белого аdagio с нас текло, как будто мы в бане. Костюмы – мой колет и лиф Галиной пачки – были мокрыми насквозь. А когда пошел IV акт, я понял, что не могу дышать. Нет воздуха! Оказалось, что женскому кордебалету стало холодно на утреннем спектакле, и они попросили выключить все кондиционеры. К вечеру на сцене был ад.

Партия Принца по нагрузке – запредельная у Григоровича. Танцуя свою вариацию, делаю tour с выходом в аrabesque и понимаю, что нога, на которую приземляюсь, в колене не держит, проваливается чуть ли не в grand plié. Я делаю следующий tour – колено опять проваливается. Те, кто видел эти приземления из-за кулис, ахнули: «Как ты это сделал?!» «Не знаю!» – честно ответил я. Никто, включая меня самого, тогда не понял, что это не новая интерпретация приземления, а свидетельство того, что мои коленные связки или разорвались в тот момент, или уже были надорваны. Фокус заключался в том, что у меня вообще ничего не болело.

После ужасов Детройта мы приехали в райский уголок Коста-Месу, штат Калифорния, в полутора километрах от Тихого океана, в часе езды от Лос-Анджелеса. В Коста-Месе шли исключительно «Баядерки». На первый спектакль, который мы со Степаненко по понятным причинам не танцевали, съехались все балетные критики Западного побережья. На следующий день в главной газете вышла чудовищная рецензия под названием «Провал Большого театра» Луиса Сигла, одного из самых влиятельных критиков региона. «Что это такое? – восклицал он. – От Большого театра не осталось ничего!»

А вторая «Баядерка» – наша со Степаненко. Сигл опять написал рецензию, но на этот раз восторженную, что «грузин восстановил честь Большого театра», что «кордебалет и все солисты танцевали совсем по-другому».

Войдя в состояние профессионального азарта, Сигл решил пойти и на третью «Баядерку» с Филиным и Антоничевой. Но, поскольку Степаненко надо было срочно возвращаться в Москву, вместо объявленного состава, Сигл снова попал на нас с Галей и Машей Александровой в партии Гамзатти. Мы его, видимо, настолько впечатлили, что он не поленился написать новую восторженную статью, что мы «повторили свой вчерашний успех», «труппа прекрасно работает», «это потрясающе» и тому подобное. А в конце сообщал читателям, что «завтра я обязательно пойду посмотреть четвертую „Баядерку“ с новым составом!». За его рецензиями, как за финалом в бейсболе, следило все население побережья. Как и обещал, Сигл пришел на четвертую «Баядерку». На следующий день вышла его заключительная статья с резюме: «После Цискаридзе смотреть больше ни на кого не надо!» Нетрудно догадаться, как за меня «радовались» мои «сотоварищи»-премьеры и их партнерши.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное