Мой тихий ужас

Ты проиграла, Романова.  Возвращайся, когда выбросишь его из головы.

3.6

Даже во сне я содрогалась от остроты чувств. Пережитые наяву эмоции цепкой хваткой впились в память и теперь жестоко отбирали воздух.

Не признающий отказов Тихон касается меня губами, вкус которых перестаёт быть новым. Его горячая ладонь опускается на затылок, крепче прижимая меня к парню. В горле застревает тихий стон, тело берёт дрожь. Я практически не дышу, обескураженная и вместе с тем опьянённая. Мне сложно принять происходящее, я будто стала заложницей дурной игры разума, лишилась рассудка, но на деле остаюсь невольницей Райского.

Никаких мотыльков в животе и ни малейшего шанса на свободу.

Его поцелуй не похож на все те, что мне приходилось испытывать. Обжигающий. Говорящий. И немного опасный. Меня берёт лёгкий страх от мысли, как далеко он может зайти. И что же нас ждёт, когда он закончится?

По правде ничего того, что закружит голову с новой силой.

Будто выполнив один из пунктов, Райский попросту отвёз меня назад. Без слов. Без объяснений. Без искорки в глазах, что была присуще мне. И вот он исчез на несколько дней, не изменяя пагубной привычке.

Меня же безустанно мучали сны и безутешные родители, которых возмутила новость о нашем уединении. Целыми днями мать приговаривала, что дружба с Тихоном добром не закончится, он играет на чувствах, но всё прекратиться после разъезда.

Аминь.

Елисей всячески потакал женщине и был готов подписаться под каждым дерзко брошенном словом. Он не ведал ни о чём таком, что смогло бы сбить его с толку, но вёл себя так, будто знает обо всём наперёд.

– Доброе утро, – безрадостно произнёс Тихон, ворвавшись в мою комнату. Спустя тройку дней отсутствия, он выглядел изрядно уставшим. – Хотя какое оно доброе? Дома не встречают. Даже пёс себя погладить не дал.

Оторвав голову от подушки, я удивлённо наблюдала за тем, как он усевшись на край кровати, прозаично сетовал на жизнь.

Мне ни за что не угнаться за сменой его настроения.

– И это всё, что тебя сейчас волнует?! – поинтересовалась я с гневным напором и только после поняла, что слегка переборщила. – Ты крадёшь меня, а потом исчезаешь, оставляя на растерзание родителям! Ты заставил меня думать, что это очередная подстава от маэстро Райского! Мне ведь прежних выходок не хватило!

Тихон головой не повёл, смотрел в пол и давил ухмылку.

– Не доверяешь мне, так? Полагаю, нет, – обогнал меня с ответом он. – И правильно делаешь.

– И что же это значит, химик?

Не промолвив ни слова, Тихон приподнялся с кровати и уселся в инвалидное кресло. Колёса скрипнули под тяжестью нового седока.

Где он, чёрт возьми, был?

– Я всё обдумал, Соня, – выкинул он, заняв вальяжную позицию. – Я несколько дней провёл в зале, старательно убеждая себя в том, что наш поцелуй был ошибкой. Порой накатывает такой туман, что ты ведёшь себя нелогично…

Тонкий ржавый гвоздь прошёл сквозь сердце. Хотелось вскрикнуть.

– Так вот это не так, – с большим воодушевлением произнёс он. – Я ни капли не жалею. И мне хочется ещё.

На полученное облегчение упал новый увесистый груз. Щеки обжёг непослушный стыд. Говорить об этом совсем не хотелось.

– Не думаю, что мы поступили правильно, – будучи изрядно взволнованной, я выбрала отстреливаться деревянными фразами. До чего же глупо.

– Я знал, что ты спасуешь, – хмыкнул Тихон. – Все девчонки так делают. Но ты меня не оттолкнула, а значит, была вполне себе согласна.

– Неправда, я пыталась!

– Жалкая попытка. Ты не толкнула меня. Ты сказала – действуй.

– Не выдумывай, дурень! –  рассердилась я, скорее на себя.

Сбежала бы сейчас не раздумывая, если бы могла.

– Значит, всё-таки ошибка? – прозвучало с хитринкой. – Ладно. Забегай на досуге, когда передумаешь.

Провернув колёса и насвистывая, парень неспеша поехал на выход.

– Верни мою коляску, Тихон!

– Не могу, ты разбила мне сердце, – играючи пел он. – Ноги отказали, как и почки. Я вот-вот ослепну, что даже к лучшему. Не хочу смотреть на себя плачущего.

– Не смешно, Райский.

– Согласен, грустно, – бросил он, пересекая порог. – Считаешь меня гадом? Так приди и скажи мне это в лицо. Чао, Софа!

Простынь смялась в кулаках. Челюсть заныла. Как же права была мама, когда сопоставляла Райского с трагедией. Невыносимый засранец!

* * *