Мой товарищ

Когда мы открыли дверь и вошли в цех вслед за Ванькой Трусиком, нас поразили его размеры. Если казарма нам показалась большой, то гутеновекпй цех был прямо чудовищно огромен, в нем таких казарм можно было штук сто поместить. Он был и страшно длинен, и страшно широк, и ужасно высок. Пол в нем весь устлан кирпичом, в центре — широкий проход, а посреди прохода — узенькая железная дорога. И весь широкий проход был заставлен халявами. Халявы стояли кучками, «переделами», как я узнал потом.

Девушки-подносчнцы брали халявы по четыре в каждую руку и несли к распускным машинам.

Распускные машины стояли возле стен цеха по обе стороны прохода. Они похожи были на большие восьмерки, состояли из двух кругов — одного горячего, другого мелового, — обложенных кирпичом со всех сторон. На горячем кругу распущнки выглаживали халявы в листы, на меловом — выглаженные листы остывали.

В глубине цеха сверкала огнями ванная печь, там мастера выдували из расплавленного стекла новые халявы. Возле рабочих окон ванны, как муравьи возле своей кучи, суетились мастера, размахивали огненными халявами над головой и опускали их вниз — в пролеты пола, чтобы они вытягивались в нужную величину.

На распускных машинах — их было восемь, по четыре с каждой стороны прохода, — шла своя работа. С одной стороны вертуны вертели ручки шестерен, а посыльщики клали в проходы между лавами халявы. А с противоположной стороны распущики выглаживали их в листы на лавах, каменных плитах. Распущиков на каждой машине было по два человека, да, кроме того, там был бральщик и съемщица. Бральщик поднимал железным шестом нагретую халяву, подогревал ее еще сильней перед огнем, вырывавшимся из горла газовой печи, и клал на подходившую очередную лаву. Распущик разворачивал халяву железным крюком и выглаживал ее гладилкой из сырого ольхового поленца, насаженного на железный шест, в ровный стеклянный лист.

Все это мы узнали потом, а сейчас водили глазами вокруг, ничего не понимая.

— Вам нужно идти сначала к смотрителю, вон он стоит, возле своей конторки. Поздоровайтесь с ним и скажите, что вас привел на работу Роман, — он уже знает о вас. Смотритель вам покажет, на какой машине работать. Вы, наверно, станете на «восьмой номер», вон на ту, что возле дверей стоит. Машина поганая, на ней никто из вертунов и посыльщиков долго не уживается, — говорит нам Ванька Трусик.

— Почему? — спрашиваем мы.

— А потому, что из дверей дует и ребята простуживаются.

— Ах, вот в чем дело. Ну что ж, все равно назад отступать не приходится, попробуем поработать и там.

И мы пошли к смотрителю.

— Здравствуйте, Михаил Иванович, — робко говорим мы ему.

— Здравствуйте. В чем дело?

Смотритель был небольшого роста, с изрытым оспой лицом, с тоненькими рыжими усиками. Но как он был одет! На нем был костюм коричневого цвета, блестящие ботинки, высокий крахмальный воротничок и ярко-красный галстук. Это в будний-то день! Да у нас в праздники лавочники и те не бывают так роскошно одеты. Нам он прямо богом каким-то показался, мы смотрели на него и своим глазам не верили.

— В чем дело, говорю? — снова спрашивает смотритель.

— Мы пришли… Нас Роман привел, — отвечаем мы робко.

— Ах, ото о вас мне вчера говорил Степошин? Ну что ж, пойдемте, я покажу вам машину, где вы будете работать.

И он повел нас к той самой машине, на которую показывал Ванька Трусик.

— Вот на этой машине вы и будете работать. Кто на вертушку сядет? — спрашивает он нас.

— Я, — отвечает Легкий.

— Хорошо. Как фамилия?

— Изарков. Василий Павлов.

— Прекрасно!

Смотритель достал записную книжку и записал фамилию Легкого.

— Вертуну у нас платят тридцать пять копеек за смену. А твоя фамилия какая?

Я назвал свою фамилию, имя и отчество.

— Чудесно! — говорит смотритель, записывая в книжку и меня. — Посыльщик получает тридцать копеек за восемь часов. Расчетные книжки и заборные на харчи получите в конторе через неделю. А сейчас слушайте внимательно и смотрите. Я объясню, что будете делать. Видите, ребята работают на вашей машине? Так вот. Вертун вертит ручку, круг движется. Когда он начинает вертеть? Только тогда, когда распущик его машины подаст ему свой голос. И прекращает вертеть тоже по голосу своего распущика. Распущики работают на той стороне. Самое важное — не спутать голос своего распущика с голосом соседа, работающего на другой машине, иначе плохо будет, тебе от него влетит. И все! А ты, — обращается он ко мне, — должен класть халявы в промежутки между лавами и стараться не разбить ни одной. Разобьешь — тоже влетит от распущика. Когда кончается передел, один промежуток оставляешь свободным и кричишь распущику: «Промежек, новый передел!» Не сделаешь промежутка между переделами или забудешь крикнуть, влетит еще сильнее. Понятно?

— Да, — говорим мы, ошеломленные таким вступлением.

— Ну, тогда с богом! Сейчас загудит гудок, эта смена уйдет, а вы станете на их места.

Смотритель ушел, а мы остались возле машины, на которой работали двое незнакомых нам ребят. Они смотрели на нас пытливо, а мы на них.

— Откуда? — спросил нас тот, который был посыльщиком.

— Из Ивановичей. А вы?