Читаем Мой товарищ полностью

Мой товарищ

Волновались и бабы. Те больше всё ахали, боялись, что приедут казаки и урядники и зачнут всех плетками пороть. И больше всех волновались и боялись бабка Захарова, Аксюта, и мать Митьки, Васютча. Захарова бабка боялась за своего сына, Василия, — ведь он в ораторах состоит, а мать Митьки просто так боялась. Она всего боится, она самая большая трусиха из всех наших баб.

Мы же ничего не боялись.

— Ребята, кто хочет со мною в ораторы? — спрашивает Легкий.

— Все! — отвечаем мы.

— Только я буду самый главный оратор, я буду первый речь говорить, а вы уж потом.

— Ладно, ладно!

И мы стали ораторами.

Мы понаделали себе деревянные кинжалы, револьверы, широкие пояса из лыка и вязовой коры, на головы понадевали отцовские картузы и начали произносить речи. А слушать их собирали других ребятишек. Мужики и бабы все в поле; мы что хотели, то и делали, никто нам не указчик.

Собрав ребят, Легкий выносил из своей горницы табурет и начинал речь:

— Товарищи! Долой царя!

— Долой! — кричим мы.

— Землю всю мужикам!

— Да, нам землю, нам!

Но тут часто нам мешали. Бабка Захарова или Митькина мать прибегали нас разгонять.

— Ах, чтоб вы пропали, а! Что же будет, ежели урядник, не ровен час, нагрянет? Он же вас нагайкой запорет! — кричат они.

— А что это? — показываем мы свои деревянные револьверы и кинжалы. — Мы ваших урядников живо поколотим!

Бабы в ужасе:

— Перестаньте, негодники! Ах, что они выдумали! Беда какая с вами!

Чтобы не связываться попусту со старухами, мы скрывались от них куда-нибудь подальше, на огороды или в лес, и там уже говорили сколько хотели.

А потом шли по дороге и пели песни. Любимой нашей песней была «По рельсам железной дороги». Легкий всегда начинал ее, мы подхватывали. Мм ни разу не видели ни железной дороги, ни вагонов, а вот песня эта нас трогала:

По рельсам железной дорогиСтремительный поезд идет,Он юных борцов за свободуОт родины милой везет.Везет в арестантских вагонах,С конвоем солдатов тупых,Их скованы руки и ноги…

Дальше слов мы не знали и выдумывали от себя.

Нам очень понравилось быть ораторами. Так понравилось, что мы решили остаться ими навсегда. Я тоже тогда стал оратором, да таким, что и Легкому не угнаться за мной. Я куда лучше его мог говорить речи… И даже книжки про революцию, помню, начал читать.

А появились они у меня неожиданно.

Караулю я как-то свою хату, подходит ко мне Степка Жбанков, по прозвищу Катрос, и говорит:

— Вот, Федя, книжку тебе. Ты читаешь хорошо, почитай-ка и эту, узнай, что в ней написано.

Я сроду не видывал таких книжек. Те, что в школе брал, — хорошие, крышки твердые, корешки ситцевые, бумага плотная. А у этой и крышки и корешок точно из сахарного мешка сделаны — мягкие. И в середине бумага плоховатая.

Развернул я книжку, читаю:

Записки подпольщика.

Что такое подпольщик, я не знал. Сначала подумал, что подпольщик — это тот, кто под полом живет.

Я тут же принялся читать. Оказывается, подпольщик — это революционер. Его преследовала полиция, а он от нее скрывался. И вот как подпольщик боролся против царя, как он скрывался от полиции — обо всем этом и была написана книжка. И так это мне интересно показалось, что всю книжку я прочел сразу, не отрываясь.

— Где ты книжку эту взял? — спрашиваю я Степку.

— Под Горшковым сараем. Там их много-премного.

— Идем туда, — зову я Степку.

Мы побежали. Глянул я, а книг-то под сараем!.. Штук сто, если не больше.

— Чьи это книги? — спрашиваю я у Степки.

— Наверно, Фанаса Горшкова. Он на заводе работает и в ораторах состоит.

— А зачем же он их под сарай запрятал?

— Боится, чтобы брат их с табаком не искурил. А там, может быть, и оттого, что за эти книжки, говорят, урядники порют.

Я задумался.

— Знаешь что, Степка? Ты никому не говори, а я эти книжки возьму себе и буду читать.

Мы живо перетаскали все книги под наш сарай.

Об этих книжках я рассказал Легкому.