Мой товарищ

— Эх, и испугаются же они сейчас, когда бабахнем из револьвера! — радуется Легкий.

Я мигом нарисовал большой круг на двери бани.

— Так. На сколько шагов будем стрелять?

— На двадцать пять, — предлагаю я.

Легкий отмеривает двадцать пять шагов. Стоять нам пришлось как раз у ольхи.

— Вот здорово-то! К ольхе прислонившись, лучше целиться! — кричит Легкий.

Мы приготовились.

Насыпали на ствол около щелочки немного пороху, чтобы сразу взяло. Легкий прислонился к ольхе, я взял спички. Ребята стояли тут же. Мы все дрожали от нетерпения и страха. Один Легкий был спокоен и важен, как и подобает настоящему стрелку. Когда я уже хотел зажечь спичку, он остановил меня:

— Подожди, подожди, не торопись! Сначала нужно хорошенько нацелиться, потом уж и припаливать. Ты тогда зажигай спичку, когда я скажу «готово».

— Ладно!

Легкий целится, а у меня дрожат руки, и сам я весь точно в лихорадке.

— Готово! — говорит Легкий.

Спичка чиркнула, вспыхнула и загорелась, я поднес ее к револьверу, к тому месту, где насыпан порох…

Что-то яркое, точно молния, сверкнуло у меня в глазах, что-то ударило мне в лоб, и больше я ничего не помнил…

Когда я пришел в себя, то первым, кого я увидел, был Легкий. Он стоял ошалелый, черный, словно только выскочил из трубы. В руках у него торчала револьверная ложа, а ствола уже не было: его разорвало на мелкие кусочки и разнесло куда попало. Такой же черный, как потом оказалось, был и я, крупинки пороха проникли нам обоим даже под кожу. На шее у Легкого, около уха, медленно сочилась кровь.

Я схватил себя за лоб — он тоже был в крови. Ребята испуганно смотрели на нас и не могли понять, что случилось.

Но тут прибежали бабы, закричали, заплакали, стали сзывать народ.

— Кара-а-аул! Пострелялись, разбойники! Кара-а-аул! Бегите скорей, они поубивали друг друга!..

Мы слышали суматоху, но удирать и не думали: очумели от выстрела.

Сбежался народ. Бабы потащили нас к ручью смывать кровь. И все ахали и ругали нас.

А потом запрягли лошадь и повезли нас в село Бытошь, к фельдшеру.

Нас не стали бить дома. Мать только тихо плакала. Она была рада-радешенька, что я жив остался, — ведь могло и убить. Фельдшер Сергей Сергеевич так и сказал, что мы чудом уцелели.

Шрамы — на лбу у меня, а у Легкого на шее — скоро зажили, а вот щеки и носы еще долго были то черные, то серые, пока крупинки пороха не вышли из-под кожи.

Мы опять начали играть как ни в чем не бывало, только револьверов больше не делали.

— Довольно, ребята! — сказал Легкий. — Хватит, больше не будем ничего выдумывать.

— Да, Легкий, довольно, — отвечали мы.

И мы стали тихонькими и осторожными, каждой беды, каждой проказы избегать стали.

Но тут как будто бы беда сама за нами гоняться начала.

Я почти совсем забыл о безмене, не вспоминали больше о нем и сами Ильичевы. Но не забыл гирю Арсен. Он крепко запомнил понравившуюся игрушку, и добрался-таки до нее, слазал за нею под печку. Меня в это время дома не было, я, словно нарочно, оказался на этот раз у двора Ильичевых. Они ломали старую хату и строили новую. Народу собралось много, всем любопытно посмотреть, как новая хата ставится. Была тут и старуха Ильичева, бабка Марнша, и сын ее Мишка, бабы и ребятишки. Даже староста с десятским припожаловали.

А староста с десятским в деревне первые начальники, их все побаивались. Конечно, урядник, старшина и земский еще главнее и страшней их, но они живут не в нашей деревне, а в селах. Наши бабы всегда пугают ребятишек старостой и десятским: «Молчи, молчи! А то вон староста с десятским идут, они тебя живо в кутузку заберут!»

Мужики разговаривали, шутили, а ребятишки слушали, о чем идет разговор. Легкого в этот час не было со мною.

Смотрю — идет наш Арсен и держит что-то в руке. А что именно, я не обратил внимания. А он идет и чем-то побрякивает.

— Брат, глянь-ко! — говорит он мне.

— Ну тебя! — отмахиваюсь я от Арсена.

Братишка остановился около Ильичевой бабки и, будто нарочно, знай звенит чем-то, мешает ей слушать.

— Да отойди же ты, малый! — кричит она на него. — И чем это он звенит только?

Бабка глянула и обомлела. Она сразу узнала, чем забавляется Арсен. Узнал и я, но было уже поздно. Я тоже обомлел от ужаса и не мог двинуться с места.

— Ах, братцы! — закричала старуха.

— Что такое? — всполошились все.

— Ах, это ж гиря от нашего безмена! Ах, Мишка, погляди хоть сам, погляди!

— Да, — говорит Мишка, — безмен наш, гиря от него.

И он тут же, посмотрев на меня пронизывающим взглядом — а я стою ни жив ни мертв, — сказал:

— А это Федина работа, это он наш безмен изничтожил.

Как он догадался, понять не могу! Словно в воду смотрел.

— А может, это не я, может, это другие ребята! — бормочу я в ужасе, а сам все еще не могу двинуться с места.

Ну словно кто пригвоздил меня к земле, словно гири стопудовые у меня на ногах повисли. Мне бы удрать, а я стою и жду сам не знаю чего.