Мои Турки

Где и кому он говорил, расспрашивать не стала, но снова стало ломить в груди и противное чувство непрохождения воздуха. Лекарства не помогали.

— Рэмир, а может быть, у меня бронхи болят или легкие? Я задыхаюсь.

Он пожимал плечами, но пошел со мной за колючим цветком, сделали состав. Однако в груди отпускало временами ни с того, ни с сего. Врачи объяснить не могли.

Однажды мне позвонила Елена Петровна и попросила прийти к ней домой. И все началось сначала:

— Зря вы решили обзаводиться вторым ребенком. Как-то еще сложится ваша семейная жизнь? Я вашего решения не одобряю.

И я поняла, что эти слова она неумолимо твердит и сыну, отравляя жизнь. Если бы родители меньше вмешивались в жизнь взрослых детей! Но она, проработавшая всю жизнь судьей, считала, что только она во всем всегда права. Такой правой и привыкли считать ее с детства сыновья.

Я пошла к двери.

— А как назовете ребенка?

— Мы, — ответила, — ждем только мальчика. Рэмир желал бы назвать его Толей в память об отце. А я боюсь, я суеверная. Говорят, что не следует называть ребенка именем умершего: будет не жилец.

— Назовите Игорем, если нравится. Ну как?

И бабские сплетни я слушать перестала. Даже наоборот: когда передо мной становился какой-то трудный вопрос, а я не знала, как поступить, то задавала себе вопрос:

— А как бы поступил Рэмир?

И ответ находился. Он был для меня эталоном. Конечно, я часто вспыхивала, шумела, но верила в преданность, и никто не мог меня разубедить.

Сын родился в январе 1958 года. Возможно, мать сказала Рэмиру, что имя ребенку дала она сама, возможно, он ей и поверил, но называть сынишку по имени избегал, вынашивая обиду, что Толей мальчика не назвали. Домой с работы по-прежнему приходил поздно, когда дети уже спали. Я все время задумывалась над тем, что он и в самом деле выберет момент уйти из семьи, не могла расслабиться от мучивших дум, на грудь давило, словно плита. Все в доме временами Рэмиру было безразлично: что купить — безразлично, куда пойти — безразлично, что приготовила на обед — безразлично. Я ходила печальная, с тупым взглядом.

Ребенок был очень неспокойным. Не исключено, что обиды, наносимые м «е еще во время беременности, отразились и на ребенке. В дошкольном возрасте незаменимой помощницей мне стала Люда, кроме нее, мне не с кем было оставлять малыша, чтоб запасти на семью продуктов. Много было дел и по дому. Игорек кричал что есть мочи, и Люда его забавляла, пока я стирала, убирала, варила.

Анна Даниловна, слышавшая непрестанный крик через перекрытие, спрашивала:

— Как ты выдерживаешь? Я бы не смогла.

Выходные дни в то время полностью Рэмир проводил у матери, где уже жил и Эрик. Упрекать я не могла. Да это ничего бы и не изменило. Слез тоже не стало. К моему безутешному горю выработался иммунитет. Я смирилась и принимала все так, как есть. Только тяжелая «плита» в груди не давала дышать, не шел воздух. Но случалось, что я и взрывалась. Да еще как! Я сама просила Рэмира уйти из семьи, чем быть ко всему безучастным, понимала, что неприязнь ко мне Елены Петровны выше личного счастья ее сына, он целиком под ее влиянием. Но до смерти боялась, что он мог на мое предложение ответить согласием, потому что готова была терпеть все, что угодно, лишь бы у детей был отец. Невозможно было и забыть нашу многолетнюю дружбу до замужества и все первые годы жизни до того момента, пока свекровь ничего не собиралась менять в своей и нашей жизни. И если бы не страх перед туберкулезом, думаю, что мы все прекрасно жили бы всю жизнь. Но я не винила одну себя. Мог бы в этом плане многое сделать и Рэмир, глубже подумать над тем, чтоб хорошо было всем. Но он, к сожалению, защищал только одну сторону. Меня сбивало с толку еще и то, что временами, пусть ненадолго, он становился прежним: мы ходили в театр на все премьеры, в кино, в гости. И я мысленно уже защищала его перед самой собой, считая самым умным, самым вежливым, самым привлекательным и самым родным.

Однажды к нам приехала из Молдавии моя двоюродная сестра Ли-ля. Она приехала начинать новую жизнь. Я была с ней очень откровенна и на все ее вопросы, как живу, счастлива ли, сказала то, что чувствовала:

— Живем неплохо, но Рэмир мало уделяет внимания детям, видим его не часто, так как работает допоздна, а выходные посвящает матери, с которой я не могу сойтись близко из-за туберкулеза. Иных проблем у нас нет, — и попросила ее темы о туберкулезе никогда не касаться.

Этой весной я тяжело заболела. Та грудная болезнь, от которой я страдала временами, вцепилась мертвой хваткой: тяжесть и боль сменялись жжением, порой нетерпимым.

Рэмир видел мои мучения, переживал, по-своему старался помочь:

— А давай в карты поиграем, может быть, что-то отвлечет от боли.

Прошла обследование в разных поликлиниках у лучших терапевтов, показалась знаменитому Рубинскому, приехавшему из Китая. Обследовалась, наконец, в онкологии. Диагноз не ясен.

С наступлением лета, забрав ребятишек, поехала в свои милые Турки в надежде, что там на воздухе боль отпустит, как это случалось при менее сильных приступах.