Мой университет

На вопрос: «Согласны ли вы с предъявленным обвинением?» – все подсудимые ответили утвердительно: «Да, согласны». Но в объяснении причин совершенного преступления и степени участия в них их показания различались, хотя все они сходились в оценке отношения к ним в процессе следствия и содержания во внутренней Лубянской тюрьме. Все говорили, что оно было предупредительно-спокойным, не оскорбляющим достоинство их как граждан, без принуждения к даче показаний, подтверждая, что следствие велось с целью доказательства обвиняемым их преступных настроений, взглядов и поведения. Запомнилось, что кто-то из обвиняемых говорил и о приличных условиях содержания в камерах, об имевшейся возможности пользоваться душем и парикмахерской. Среди девяти обвиняемых основоположниками, если можно так сказать, антисоветских, и прежде всего антипартийных, взглядов выделялись двое, первый – Рендель, с которым я знаком не был и не знал его имени и отчества, бывший студент исторического факультета, окончивший учебу два или даже три года назад. Лицо его со странным выражением оставляло впечатление о нем как о человеке с какими-то отклонениями. Я часто встречал его в «Ленинке», в общем читальном зале. Он проводил там целые дни. Мне казалось, что он, прохаживаясь в вестибюле, всегда разговаривает сам с собой. Лицо его было некрасиво и неправильно, особенно в нижней части. Он постоянно двигал челюстями вперед-назад. А пальцы рук, тонкие и длинные, он все время нервически заламывал. Ростом он был высок, а телом худ. В партии он не состоял и в общественной жизни активности не проявлял. Однако о нем говорили как о личности академически мыслящей. Вторым был Лева Краснопевцев. Он был и членом ВЛКСМ, и членом КПСС и выглядел вполне типичным человеком своего времени, вполне нормальным, симпатичным, улыбчивым, дружелюбным и общественно-активным. Он учился на курсе на два года старше. Мы были близко знакомы, хотя и не были близкими друзьями. Мы общались с ним на кафедре истории КПСС, где проходили специализацию, но Лева был уже аспирантом третьего года, а я тогда только что закончил свой первый аспирантский год. Допрос начался с этих двоих, признавших в общем свою вину, как с зачинщиков и организаторов преступного дела.

Рендель объяснил в последующих показаниях, что его как историка давно интересовали проблемы роли личности в истории, особенно в переломные, сложные периоды, и что он уже давно пришел к выводу, что культ личности Сталина возник не случайно, а явился закономерностью в условиях единовластного руководства советской страной. Он признался, что делился своими размышлениями с близкими ему людьми – с Левой Кравнопевцевым и некоторыми другими членами девятки, вместе с которыми пришел к выводу о необходимости каких-то действий, хотя бы правильного научного объяснения природы культа личности и его политической оценки. Он признал себя инициатором создания их кружка. А Лева Краснопевцев свои антипартийные и антисоветские заблуждения в процессе допроса объяснил с позиций члена КПСС, однозначно признав правильными решения XX съезда о культе личности Сталина и активно поддержав их, но добавил, что он разочаровался в них как недостаточно глубоких в объяснениях природы культа личности Сталина. Особое разочарование у него вызвали дальнейшие действия ЦК КПСС, направленные на борьбу с культом личности Сталина, а не с теми условиями, которые породили и могут еще породить другую личность и привести к еще более опасным последствиям. В своих размышлениях о природе культа личности в коммунистическом движении Лев Николаевич Краснопевцев оказался первым, кто заявил, что культ личности не является только результатом политики И. В. Сталина, а заложен в самом учении Ленина о классовой борьбе, социалистической революции и построении социализма, что впервые эта идея нашла свое определение в его книге «Что делать?», в которой автор главной целью и задачей российской социал-демократии, объединенной в политическую партию, объявлял борьбу за завоевание диктатуры пролетариата. Это показание мне особенно запомнилось потому, что прямо на суде у меня возникло желание поспорить с бывшим соратником по партии и по кафедре истории КПСС, как это случалось в наших семинарах. Я хорошо знал содержание этой книги, трудно воспринимаемой студенческими мозгами на первом курсе. Но все же я не усмотрел в этой книге того, чтобы автор отождествлял понятие диктатуры пролетариата с понятием диктатуры личности. Я понял, что с Левой мы разошлись бы в том, что когда-то понимали одинаково.