Мои университеты. Сборник рассказов о юности

– Ори-ори, морда шире будет!

– Завали свой хорошенький ротик! (Все втроем!)

В дверь деликатный стукоток:

– Вы позволите?

– Э-э-э… А ты кто? – Фенька нехотя вылезает из своего убежища.

Могучегрудая статная девица, с каштановой гривой, вся до невозможности в красном, кривит полумесяцем рот:

– Соблаговолите ознакомиться, – кисть с оттопыренным мизинцем презрительно машет перед Фенькиным носом пропуском в общагу. – Позвольте представиться: Элла.

Фенька с ужасом понимает, что с этим позвольте-извольте, с этой Эллочкой-людоедкой придется соседствовать, и прямо с нынешней минуты. Неужто особа, таранящая Феньку своей харизмой, разделит с ними 16 квадратов? Мать честная, картина маслом!

Боги, боги мои, как церемонно и величественно опускается на стул корма в красном; как томно извлекается из сумочки мужской носовой платок; как с усталым достоинством промокается кожное сало на лбу и щеках; затем платок используется на манер веера (если не сказать – вентилятора) – и, наконец, применяется по прямому назначению: следует оглушительное поочередное освобождение, пардон, полостей носа от гнусного содержимого.

(Сдается мне, это был недвусмысленный привет от Николая Васильевича ☺) Дама, приятная во всех отношениях, презрительно швырнув клетчатый комок на свободную, как ей показалось, железную койку, вальяжно вынула себя из красных каблукастых туфель и стала потрошить огромную суму. На божий свет размашистым жестом явились новый ситцевый халат в розовый горох, комбинация цвета тела испуганной нимфы и зеленые тапки с утиными носами. Преображение последовало без промедления. Изумленному взору Феньки на мгновение предстали разнузданно грицацуевские формы, жаждущие большой и чистой любви, – и вот уже Элла, облаченная в горохово-розовый халат, восседает на единственном табурете и пьет чай, картинно, по-купечески держа на отлете наманикюренный мизинчик.

Фенька, смирившись с гнетом судьбы, забирается на второй этаж студенческих нар и вгрызается в соленые баранчики и мифы Древней Греции. Античные мифы трещат по швам, баранчики крошатся прямо на постель, боги и герои расползаются, как тараканы, по углам и зияют оттуда укоризненными взорами. Фенька вытягивается всем своим долгим деревенским телом, ее свободолюбивая плоть постанывает от здорового желания сна, но завтра семинар по античке, надо будет пару слов мякнуть…

– Девочки, надо же дежурство установить! – опять эта бледная моль и мелкая зануда завела шарманку. Не успела дверь открыть – опять за свое. Маленькая, худосочная, местами словно прозрачная – неиссякаемый фонтан нудятины.

Поджав и без того крохотный ротик, сведя к переносью белесые бровки, Жанна демонстративно водружает посередь комнаты зеленое эмалированное ведро с плавающей тряпкой.

Фенька отворачивается к стене:

– Вот сама и дежурь!

Фенькина вольнодумная натура с первого общаговского дня взбунтовалась: думала, на простор речной волны вырвалась, а тут со всех сторон достают: одним взносы комсомольские плати, другим в субботниках участвуй, третьи заставляют мыть километровый общаговский коридор.

– Вот ведь свиньи, каждый день гадят, а убирать за них другие должны. Засранки, и обувь не помыли! А под кроватью… – дальше Жанкино возмущенье захлебывается благородным негодованием, а может, просто неудобно изрыгать брань, вползши под кровать и елозя вонючей тряпкой по углам.

От Жанкиных слов, сквозь зубы плюнутых прямо на мокрый пол, внутри Феньки стремительно и туго закручивается какая-то пружина, петля обиды охлестывает горло, в глазах темнеет… тело рывком слетает вниз – и увесистый зеленый тапок соседки, попавший Феньке под горячую руку, припечатывает блюстительнице чистоты мокрую оплеуху! Онемевшая от беспредела Жанна успевает замахнуться на Феньку половой тряпкой, теряет равновесие, шлепается на мокрый пол и, зацепившись, опрокидывает с грохотом ведро. Грязная вода черным морем окатывает полкомнаты, нагло заливается в красные каблукастые туфли Эллочки – она, задремавшая было, с круглыми от потрясения глазами и всклокоченной шевелюрой вскакивает, едва запахнув халат, – вся сплошной филологический коллапс и когнитивный диссонанс: рот корчится в немой попытке речи, но, видимо, провода сильно разомкнуло – у нее выходит только: «Па-а-звольте!!!» Фенька молча кидает ей злополучный тапок, берет ведро и шлепает до туалета – набрать воды.

Жанна вихрем, рыдая в три ручья, уже выбежала из комнаты, ища защиты и приюта от Фенькиных зверств у соседей.

– У-у-у, профурсетки чертовы. – Фенька, сцепив зубы, широкими полукруглыми махами собирает воду, выжимает… и роняет тряпку в ведро от новой напасти: оказывается, пока шло суровое побоище, в самом пылу сражения кто-то нечаянно смахнул на пол премногоуважаемого дядю Маркса – и теперь его репутация окончательно подмокла, покоробилась и утратила былое величие.

Фенька с тупой усталостью и виноватой мукой смотрит на промокшую до самого корешка книгу – и в этот момент по-весеннему разгоряченные красотой Жана Маре и неминуемой близостью ужина вваливаются в комнату Лубак и Лудак.