Старшим из братьев Кьярли был синьор Ансельмо – друг моего отца и мой крестный. На самом деле мое полное имя – Энцо Ансельмо. Ансельмо считался тонким ценителем вин и любил шутливо напоминать отцу, интересующемуся составом ламбруско, что «хорошее вино можно сделать “даже” из винограда».
Не снискав славы в легкой атлетике, я сделал упор на стрельбу. Патронами Флобера[7]
я легко расстреливал глиняные курительные трубки. Выклянчив у отца винтовку, мы с братом стали охотиться на огромных крыс, снующих по берегам канавы рядом с домом. Мы даже разработали систему правил: количество выстрелов каждого зависело от оценки, полученной в школе. Это придумал Тони, но отец преподнес идею как свою. По этой логике у меня, конечно, почти не было шансов пострелять, но Тони жульничал в мою пользу.Еще я ходил тренироваться в огромный спортзал в районе Панаро, битком набитый всякими спортивными снарядами: перекладинами, брусьями, шестами и коврами. С большой площадкой для катания на роликах. Как всегда, лучшим был Альфредо. Даже в фехтовании, которому два раза в неделю обучал нас близкий друг отца, профессор Маршиани. Я-то ходил в этот зал, только чтобы кататься на роликах. Спертый воздух, пыль, тусклый свет – вот таким он мне запомнился.
Спортивный пыл несколько остудила необходимость готовиться к первому причастию, хотя рвения изучать катехизис[8]
я никогда не испытывал. Помню, как выходил из себя наш старый священник дон Моранди, учивший нас закону Божьему в приходской церкви Санта-Катерина. Помню исповедь в субботу перед своим первым причастием. Я получил суровую епитимью[9], потому что не постеснялся рассказать обо всех грехах, которые, мне кажется, совершал каждый день. Это была моя первая настоящая исповедь. И, по-моему, последняя.В воскресенье мы с Альфредо в неизменных темно-синих матросских костюмах отправились в церковь. А когда вернулись домой, нас накормили и вручили подарки. Серебряные часы, которые я бережно хранил долгие годы, были подарком синьора Ансельмо. На обед родители пригласили здоровяка дона Моранди – возможно, слишком крупного для нашей маленькой столовой, но всегда веселого и знающего толк в винах, учителя фехтования Маршиани, гимнаста-олимпионика Альберто Бралья, чемпиона из зала в Панаро, и тенора Буссетти.
Буссетти когда-то был кузнецом, но на склоне лет добился успеха благодаря умению громко брать высокие ноты. Нам с ребятами становилось от этого даже как-то не по себе. Однажды, когда Буссетти взял самую высокую ноту в партии, у нас погас свет (дело было в неисправной проводке). Буссетти воспринял это как подтверждение своего таланта. Пока свет не включили, гости предлагали ему продолжить, чтобы на этот раз полопались все лампочки. Потом Буссетти рукоплескали в Метрополитен-опере в Нью-Йорке. Благодаря отцу я часто ходил смотреть оперетты, очень популярные в те годы, – «Гейшу», «Еву», «Веселую вдову»[10]
… Безмятежные времена, которые, казалось, будут длиться вечно. Но потом грянули война и семейная трагедия, предрешившие мою судьбу. В один миг изменилось все, и я не представлял, как буду жить дальше.В ожидании повестки на фронт я устроился работать в школу токарей при пожарной станции Модены в качестве инструктора. Итальянцев, которые работали в мастерских, освобождали от призыва. Прошедших трехмесячный курс токарей отправляли на завод по производству снарядов, занимавший новое здание, где инвесторы из Генуи изначально планировали разместить хлопчатобумажный комбинат. В конце войны его преобразовали в завод промышленного строительства
Меня призвали в 1917-м (в те годы в Италии набор проходил по году рождения[11]
) в 3-й горный артиллерийский полк, в отряд «Валь Сериана». Благодаря тому, что я немного разбирался в слесарном деле, помощник второго лейтенанта, пьемонтец по происхождению, отправил меня в «кузницу», где подковывали мулов. Только серьезно заболев, я избавился от этой работы. Меня направили в госпиталь Брешии, а потом перевели в Болонью. Там в деревянных бараках лежали безнадежные.В этом я убедился довольно скоро. Ночью мой лихорадочный сон часто нарушало какое-то странное постукивание. Но я долго не мог выяснить, что же это такое. Джермана, молодая заботливая солдатская вдова, которая за нами ухаживала, на мои вопросы отвечала уклончиво и смущалась. В конце концов она призналась, что это – стук молотков, которыми забивают гвозди в крышки гробов тех, кто умер накануне. Однако благодаря двум операциям и долгому лечению я смог поправиться и начал искать работу. У меня не было почти ничего – ни денег, ни опыта, ни даже образования. Только огромное желание добиться успеха.