Мой век – двадцатый. Пути и встречи

В последние годы жизни в Москве мы должны были регистрировать в управлении музеями каждое новое приобретение. Представители управления время от времени приходили в наш дом ’’для инвентаризации”. У них было право забрать для музеев любой предмет, и они же давали нам разрешение на вывоз. Получив разрешение, мы платили за каждый предмет экспортный налог в размере от 15 до 35 процентов его стоимости,определенной специальной комиссией.

Хотя мы не были уверены, что получим разрешение на вывоз коллекции, это был для нас единственный способ вывезти из России заработанные за многие годы деньги, так как рубль очень низко котировался на мировом рынке.

С самого начала в нашей с Сахо фирме начались неприятности.

Сахо вложил огромные суммы в биржевые бумаги и после краха биржи в 1929 году потерял все деньги. Казалось, у нас не было выбора, и мы готовы были купить его долю, когда на горизонте вдруг появился театральный импресарио Морис Гест. Он купил долю Сахо, открыл антикварный магазин, назвав его ’’Эрмитажем”, и взялся за продажу нашей коллекции. Ему помогали Гарри и Виктор. Участие Мориса не принесло решительных улучшений в наш бизнес. Бедный Сахо был не единственной жертвой биржи. Я получал от Гарри и Виктора непрерывный поток телеграмм, в которых они объясняли невозможность выполнения поставленной перед ними задачи. В одной из них Гарри писал: ’’Как мы можем продать царские безделушки, когда биржевые маклеры выбрасываются из окон, а бывшие президенты корпораций продают на улицах с лотков яблоки???”

Тогда мне пришла идея продавать антикварные вещи не в маленьких специализированных магазинах, а в специально отведенных для этого отделах универсальных магазинов, устраивая распродажи и широко рекламируя их в прессе.

Так началась моя новая удивительно интересная карьера антиквара, специалиста по продаже произведений искусства. Это произошло в следующее десятилетие, на другом континенте, дома, куда я вернулся, наконец, после девятилетнего отсутствия.

Снова дома

Когда поезд, увозивший меня с семьей из Москвы ранней осенью 1930 года, ритмично постукивая колесами, медленно миновал привокзальные постройки и вышел на колею, ведущую в Варшаву и Париж, я откинулся на подушках и закрыл глаза. Москва оставалась позади.

Меня охватило чувство облегчения — я еду домой, мои планы осуществлены, несмотря на все трудности последних лет. Со времени смерти Ленина я постоянно чувствовал железную руку Сталина, все плотнее сжимавшую страну и грозившую задушить мои предприятия. Из заявлений в прессе и частных разговоров мне было ясно, что Сталин собирается покончить с нэпом и иностранными концессиями в стране. Я уезжал в самое подходящее время.

Родители оставались в ’’Коричневом доме” для урегулирования всех денежных дел и отправки в Нью-Йорк нашей коллекции. Оставалось совсем немного реальных следов моего длительного пребывания в Москве. Карандашная фабрика была переименована в фабрику имени Сакко и Ванцегти — так она называется до сих пор. С ее каталога исчезла наша эмблема — статуя Свободы.

Париж гостеприимно открыл перед нами свои объятия.

Ольга была в восторге от этих перемен. Она мечтала о жизни,полной приемов, роскошных ресторанов, слуг и развлечений. Ольга имела определенную склонность к богеме. В Москве она окружала себя молодыми художниками и литераторами, которые на короткое время превратили Москву в искрящуюся столицу искусств до насильственного внедрения так называемого сталинского социалистического реализма. Но притягательной силой для всех художников того времени оставался Париж Хемингуэя, Джойса и Пикассо, куда мы и направлялись.

В Париже Ольга дала несколько концертов, хорошо принятых парижанами и критикой.

У нее в Париже жила родственница тетя Аня, которая была замужем за членом французского кабинета министров. Она представила нас в обществе. Вскоре мы нашли прелестную виллу в Гарше примерно в двадцати пяти километрах от центра города на высокой горе с прекрасным видом на Париж. Раньше она принадлежала известной законодательнице мод и была обставлена подлинной мебелью в стиле Луи Шестнадцатого. Окна столовой выходили на Сену, и из них был виден весь город, стены были увешаны прекрасными картинами.

После обеда мы любили приглашать гостей в прелестный сад, полный роз. В последующие годы жизни я редко бывал так счастлив, как в этом доме.

Покидая Москву, я точно знал, чем займусь в Париже. В России я познакомился со многими западными бизнесменами, торговавшими с русскими и получавшими в оплату 50 процентов денег наличными, а остальное — долговыми обязательствами. Были среди них и бывшие партнеры Аверелла Гарримана по неудачной марганцевой концессии. У них не было доверия к этим долговым обязательствам: ведь русские не признавали долгов, сделанных за границей царским правительством. Я придерживался совершенно противоположного мнения.