Мой век – двадцатый. Пути и встречи

Мое мнение о русских было основано на опыте совместной работы. Я считал, что, совершенно правильно отказавшись платить царские долги, Советское правительство, нуждавшееся в товарах мирового рынка, захочет теперь доказать миру, что оно — надежный торговый партнер.

Партнеры Гарримана продали мне свои трехлетние долговые обязательства по тогдашней цене: со скидкой в 72 процента. Как я и ожидал, Советский Союз заплатил все до копейки, и я получил ми-лионные прибыли. Позже Гарриман рассказал мне, что сам он не продал ни одного долгового обязательства и получил по ним всю причитавшуюся сумму.

Организация, где я работал, была, по существу, небольшим банком, там я занимался только одним делом: скупал советские долговые обязательства. Для этого не требовалось большого помещения или штата. После бедлама карандашной фабрики с сотнями рабочих и бесконечными проблемами на производстве моя жизнь в Париже казалась такой же спокойной и безмятежной, как сама Сена. Настолько спокойной, что я ежедневно выкраивал время, чтобы вздремнуть в кабинете — привычка, оставшаяся у меня на всю жизнь. В сейфе я держал подушку, будильник, расческу и тонизирующую жидкость для волос. После изысканного обильного и продолжительного обеда, безусловно являвшегося дополнительным преимуществом парижской деловой жизни, я, бывало, возвращался в контору и просил секретарей меня не беспокоить. После этого я закрывал шторы, доставал из сейфа подушку, ложился на диван и погружался в глубокий получасовой сон. Услышав будильник, я быстро причесывался, убирал подушку обратно в сейф и давал знать секретарям, что готов для приема следующего посетителя.

Жизнь в Париже была истинным раем. Я чувствовал себя взрослым мужчиной, счастливо женатым на самой красивой и восхитительной женщине. Наш сын Джулиан был в том прекрасном возрасте, когда каждое слово и поступок ребенка кажется необыкновенным проявлением самобытного ума. У меня было много интересов, приобретенных в детстве и позже в России, и достаточно средств для их удовлетворения. Музыка, искусство, бизнес и семейная жизнь поглощали все мое время, наполняя каждый день радостью. Я считал, что пожинаю плоды предыдущих тринадцати лет тяжелой работы в бизнесе отца, и с моей стороны было бы неразумно от них отказываться. Я готов был навсегда остаться в Париже. Но нам суждено было прожить там вместе немногим более года.

Дела ’’Эрмитажа” в Нью-Йорке шли все хуже и хуже. Письма и телеграммы от Гарри и Виктора были полны отчаяния —они потеряли надежду на успех.

Зиму 1930—1931 года я провел в Париже,читая в конторе эту унылую корреспонденцию и надеясь на перемены к лучшему. В ответных посланиях я призывал братьев к оптимизму: кризис не может длиться слишком долго, богатым всегда удается сохранить часть состояния, а дела на бирже скоро должны поправиться. Но изменений не происходило, и к весне я принял решение вернуться в Нью-Йорк и самому взяться за бизнес.

Тем временем в Париже я впервые ненадолго встретился с Франклином Рузвельтом, оставившим неизгладимый след в истории двадцатого века. Я считаю себя счастливым, потому что мне довелось жить с ним в одно время, завоевать его дружбу и принять скромное участие в его великих делах.

В то время Рузвельт все еще был губернатором Нью-Йорка, и его близкий друг бывший сенатор Генри Холлис имел в Париже юридическую контору, услугами которой я пользовался. Мы стали друзьями. Генри интересовался моей работой в Москве и часто повторял, что мой совет мог бы очень пригодиться Рузвельту, который в то время готовился к президентским выборам. Став президентом,Рузвельт собирался официально признать Советскую Россию и нормализовать с ней дипломатические отношения.

Я считал это чрезвычайно важным делом: в то время было необходимо поощрять любые действия, направленные против весьма опасной для всего мира сталинской политики изоляционизма. При этом мне приходили на ум слова Бенджамина Франклина: ’’Торговые партнеры не воюют”.

28 июля 1932 года я послал Рузвельту телеграмму, в которой убеждал его в необходимости признать Советское правительство, ссылаясь на свой девятилетний опыт работы в Советском Союзе, в ходе которой я оставался американским гражданином.

Когда после еще одного изнурительного путешествия через Атлантику, которые я так ненавидел, я наконец прибыл в Нью-Йорк, Гарри и Виктор мрачно приветствовали меня на пристани.

Братья считали бессмысленными попытки продать наши сокровища в ’’Эрмитаже” и предлагали закрыть магазин, забрать лучшие вещи домой, а остальные хранить на складе до тех пор, пока в стране не улучшится экономическое положение и народ начнет тратить деньги на произведения искусства. Я отвечал, что все наши деньги вложены в произведения искусства, и поэтому нам необходимо найти путь превращения их в наличные. Прежде всего нужно было провести инвентаризацию. Этим занялся Виктор.