Мои Воспоминания

Вернувшись, мы увидели, что он по-прежнему сидит, положив свою маленькую голову на руки и глубоко задумавшись. Мы пошли домой обедать и, вернувшись, нашли его в той же позе. Тут уж мы нарушили его размышления и спросили:

«О чём раби так долго думает? Мы уже давно знаем Дополнения, мы ему уже выучили!

Он, как видно, всё никак не мог разобраться, явно этого стыдился и оттого молчал. Мы выучили ещё несколько Дополнений, а он всё молчал. Тем временем пришло время послеобеденной молитвы, и он занялся своими странными приготовлениями…

Мы опять пошли в бет-мидраш и крутились там вместе со всеми мальчиками. Договор Ицхок-Ойшера с отцом был - учить нас только до послеобеденной молитвы, а не до девяти вечера, как во всех хедерах в зимнее время. Мы поиграли в бет-мидраше, поучили немного из завтрашней Гемары с несколькими Дополнениями, а чего не знали, спрашивали у порушей.

Назавтра снова стали заниматься, и он себя вёл, как накануне, думая над Дополнениями. Вышли мы на целых три часа, вернувшись ровно за полчаса до послеобеденной молитвы... Пересказали ему снова Дополнения, а он молчал. И так провели зиму.

Тем временем я прямо поселился в большом бет-мидраше, познакомившись со всеми ешиботниками, порушами и с хозяйскими детьми. Я вёл с ними споры, говорил о разных вещах, и от нечего делать совершил некую «революцию». Дело было так.

В бет-мидраше, как я уже писал, все экземпляры Талмуда были рваные, а целые экземпляры Шебсей-Хирш, старый человек, служивший габаем уже тридцать лет, держал запертыми в помещении с железными решётками на окнах и с железной дверью, где несколько лет назад сидели рекруты. Позже арестный дом стали держать не на синагогальном дворе, где все могли слышать плач и крики, а рядом с домом асессора. И в том самом помещении Шебсей-Хирш и держал целые экземпляры Талмуда и др. целые книги, а в бет-мидраше оставил порванные. И когда я предложил ему дать нам в бет-мидраш полученные из Славуты тома, он отказался.

Тогда я всего лишь подговорил всех порушей, ешиботников и хозяйских детей, кормящихся в доме тестя, потребовать у Шебсей-Хирша целые экземпляры Талмуда и другие книги. Почему мы должны пользоваться рваными, по которым невозможно учиться!

«Целые держат в камере, как видно, для мышей! – кричал я.

«Нет у нас выхода, - возбуждал я их дух, - кроме как перейти всем вместе в другой бет-мидраш. Не в новый бет-мидраш - там габаем служит сын Шебсей-Хирша – давайте, перейдём в бет-мидраш на Адолиной улице. Там габаем реб Мойше Рувен, он очень обрадуется, что в его бет-мидраше будут сидеть и учиться! И если не хватит экземпляров Талмуда, уж он не успокоится, соберёт по всему городу и даст нам, что нужно».

И на всю эту агитацию у меня было время именно потому, что мой раби Ицхок-Ойшер ничего не делал и морщил свой лоб над Дополнениями. И конечно, ничего у него уже не выморщивалось, пока я не вставал и не растолковывал ему Дополнение. Хорош раби!

Пошёл я к реб Мойше-Рувену и обо всём рассказал. Так мол и так, нам дают рваные Талмуды, хотим перейти к вам. И хотя это далеко, но зато у вас хорошие книги, а чего не хватит, конечно, вы нам достанете.

Реб Мойше-Рувен рад был хорошей новости и сказал, что город так и так не допустит, чтобы большой бет-мидраш остался без учеников, и в конце концов с нами помирятся и пойдут на уступки, но ему будет очень приятно видеть у себя в бет-мидраше желающих учиться евреев. Хотя бы два дня мы у него проучимся – уже ему будет достаточно, уже это будет для него большая радость!

И назавтра, среди дня, вывел я всех учеников до одного – больше пятидесяти молодых людей – бедных, богатых, постарше, помоложе. Не осталось ни одного, и всех их я привёл к бет-мидрашу. Радость Мойше-Рувена была неописуемой. Мы ему тут же выдали квитанцию – сколько экземпляров Гемары нам требуется, сколько книг с толкованиями, «Вопросов и ответов» и т.п.

Реб Мойше-Рувен взял с собой троих парней с Адолиной улицы и в тот же день принёс всё, что нам было нужно. До десяти вечера всё время носили книги, и на утро началось там ученье, и чудные сердечные напевы разнеслись по всей Адолиной. Я договорился со всеми учениками, что тут разговоров не будет – только ученье, и как можно громче, и все адолинские женщины и дети пришли к окнам, глядя на красиво поющих учеников. Мы заняли также и женскую часть для ученья, кроме как рано утром, когда там молились двенадцать особенно благочестивых – и реб Мойше-Рувен был счастлив.

И когда реб Шебсей-Хирш, габай, пришёл на послеобеденную молитву в бет-мидраш, у него потемнело в глазах. Пусто и темно было в большом бет-мидраше, не слышно учеников, и пришедшие хозяева совсем растерялись. Ни о каком перевороте они не знали и решили, что случилось какое-то несчастье, и в растерянности спрашивали Шебсей-Хирша:

«Что это такое?»

Шебсей-Хирш им рассказал, что сын Арон-Лейзерова Мойше учинил бунт и увёл отсюда всех учеников, переместив их на Адолиную, к реб Мойше-Рувену.

«Зачем? Что-то ведь в этом должно быть? Совсем без причины этого бы не случилось!»