Мои воспоминания. Часть 2. Скитаясь и странствуя.

Люди в деревнях ездят в свободное время друг к дугу в гости. Но люди в деревнях не живут среди лесов, вокруг у них - простор, вечером приезжают в гости до темноты, а потом уезжают домой; но сюда ко мне никто не приезжал, и я - ни к кому. Проклятый лес всем закрывал дорогу.

Я совсем забросил свои учёные книги, стал настоящим диким ешувником со всем, что им свойственно, и проводил воскресенья и нееврейские праздники с крестьянами. На сердце у меня было тяжело и горько, но это ладно. Тревожило меня, что дети мои себя похоронят в такой пустыне. Я вспоминал об удовольствиях и свободах Макаровцев с их милыми сердцу друзьями и знакомыми, и кровь моя так закипала с досады, что я сам себя был готов разорвать на куски.

Зачем я оттуда сюда уехал?

Отношения мои с кошелевскими крестьянами были неплохими. Я никогда их не штрафовал из-за причинённого их коровами убытка. Но всё же я был еврей - заброшенный к ним еврей - а их - много, много гоев...

Я им всячески угождал - одалживал, когда им было очень нужно, деньги, часто им оказывал услуги и более или менее с ними уживался. Но крестьянин оставался мне чужим... И даже больше, чем чужим... И это - несмотря на всё, что сами они считали добром, человеческой добротой.

Пошёл я как-то в нееврейский праздник осмотреть в лесу свои луга. Вижу - пасутся во ржи два быка, а пастух Антон, парень лет 20-ти, самый большой силач в деревне, сидит себе спокойно со своим свистком, словно его не касается. Взял я и срезал ветку с дерева и погнал быков к себе домой. Антон же их погнал к себе в деревню. Я их гоню в усадьбу, а он - в деревню. Я рассказал старшине, что Антон не дал мне забрать его быков, причинивших мне ущерб. В воскресенье в канцелярии состоялся суд над Антоном, которого приговорили к 20-ти ударам розгой.

Зачем Антону было вредить доброму хозяину? Ко мне пришла его семья во главе с братом Павлом-старостой, упали мне в ноги, чтобы я его простил. И когда я простил его, это они очень оценили. Но совсем хорошо ко мне относиться они не могли. Мне казалось, что они всё время думают об одном: что я здесь делаю среди них? Как я сюда попал? Почему захватил их поля? Что я, еврей, кручусь здесь - среди их чёрных, волосатых лиц и мрачных, сердитых, голодных глаз?

Во время жатвы вся деревня взялась за мой урожай. Они хотели у меня раньше кончить, и это - большое дело. Стебли ржи стали совсем сухими, и надо было как можно быстрей её сжать и тут же назавтра отвезти копны в сарай, чтобы зерно не высыпалось в поле. За десять дней у меня уже была сжата вся рожь и вывезена в сарай.

Летний урожай ржи в тот год был обильный, и старые крестьяне говорили, что такого не припомнят. Зато ячмень, овёс, картофель, горох, гречка и все огородные овощи - не удались. С сорока акров посеянного овса я даже не имел достаточно для корма моей паре лошадей - одни мелкие чёрные зёрна, - и для посева на будущий год я должен был всё купить.

Только сена я имел очень много - может, 400 возов. Но что толку, если плохо, уныло и нудно, если я себе не нахожу места?

И опять, и опять я вспоминал добрые, милые и весёлые Макаровцы.

Глава 13

Лес горит. – Ужасный пожар. – Я в растерянности. – Мы спасаем домашние вещи.– Выгорело пятьдесят десятин леса. – Лес горит снова. – Я бегу со всех ног за тушителями. – Староста. – Мои планы в области сельского хозяйства. – Новая беда.– Обвалилась крыша. – Ещё большие несчастья. – Ребёнок выпал из люльки. – Болезнь моей жены. – Болеют дети. – Бегаю туда-сюда. – Яков-Йосл.– Сон еврейки.– Караул!!! – Завещание и волосы. – Мой напев.

Однажды, во время жатвы овса, я стоял возле косарей, погружённый в свои мысли. Был среди косарей очень злой, нехороший крестьянин Фёдор, в котором я всегда чувствовал особую к себе ненависть. Вдруг этот Фёдор оборачивается и издаёт радостный крик:

"Усадьба горит!"

Я побледнел. Со стороны усадьбы поднимался к небу дым. Я бросился туда со всех ног вместе с пятью крестьянами. Чем ближе я приближался к усадьбе, тем гуще становился дым, накрывая лес, как тёмным платком. Встретила меня, ломая руки, жена:

"Лес горит!"

Огонь приближается к усадьбе, и вот-вот охватит соломенные крыши.

А я совершенно не знаю, что делать, как тушить такой большой пожар в лесу, и совсем не знаю, на каком я свете. Крестьяне сказали, что усадьба - под угрозой, так как в лесу полно сухого дерева. Четыре года рубят в лесу деревья для отправки в Данциг. Два месяца не было дождя. Ветки и мусор высохли - прекрасное горючее!

Пятнадцать лет назад тоже сгорела усадьба. Там было два завода - водочный и пивной. Случилось это от начавшегося в лесу пожара. Чтобы потушить такой большой пожар, нужно двести человек.

Тут я увидел, как затаённая ненависть крестьян ко мне просачивается ядовитой струёй.

Чужой я им был, совсем чужом. Чужая кровь.

Я попросил жену с помощью крестьян сносить в фургон домашние вещи, а сам схватил лошадь и побежал звать мужиков на помощь. Но ведь лето, в деревнях ни души. Малые - пасут, большие - косят для себя и для хозяина.