Мои воспоминания. Часть 2. Скитаясь и странствуя.

Но отец не дай Бог, как соскучился по ребе. Весь год трудился, чего-то добивался, имел дело с мужиками, от чего ему было прямо тошно – шутка ли: круглый год иметь дело с крестьянами, с мужиками. Не видеть круглый год хасидского общества! – от этого у него просто душа болела, как у ребёнка, когда ушла мать. И несмотря на то, что работа кипит, следует одна за другой, несмотря на то, что время поджимает, что сотня – такие большие деньги, он всё-таки поехал в Слоним, оставив всю работу на крестьянина. В Слониме он пробыл целых восемь дней. Домой вернулся на Йом-Кипур и нашёл у себя в усадьбе тот ещё порядок. Овёс (лето было поздним) вовремя не скосили, и он пропадал в поле; картофель не ссыпали в ямы, и больше половины сгнило, молотильщик учитывал смолотую рожь не по числу дней, а по числу мешков, к работе относился халтурно, теряя на каждом колосе не меньше четырёх зёрен, и т.п. Отец таким образом потерял из-за слонимского ребе 5-6 сотен рублей, не считая расходов на поездку.

Зная о его трудном положении, я не мог представить, что он решился на такие убытки ради своего Слонима.

«Это правда, отец, - задал я ему как-то вопрос, - что ты потерпел убыток в пятьсот рублей?».

«Убытка у меня было рублей семьсот», - спокойно ответил отец.

Семьсот рублей!

«Отец! – Поднялся я с места, - Зачем тебе это было надо? Для поездки выбирают более подходящее время».

Отец со странной, мрачной грустью на меня взглянул:

«Ты никогда не был хасидом и не знаешь, что значит ехать к ребе. Нет большего удовольствия. Ребе придаёт силы для жизни».

Отец замолчал, и на его лице появилось выражение, как если бы его кто-то уколол в сердце. Я тоже молчал.

Как это случилось, что отец оказался в деревне, среди гоев – еврей, так сильно любивший еврейскую религиозную сутолоку, еврейское веселье, еврейский тарарам, даже еврейский запах!

Отец иногда погружался в свои воспоминания – единственная радость одинокого. Также и было что вспомнить. Он среди хасидов играл немалую роль и мог к себе взять на несколько дней ребе со всей его свитой, что стоило приличных денег. Я ещё помню, как сейчас, парад, устроенный каменецкими хасидами их большому гостю – слонимскому ребе.

Слонимский ребе реб Аврам прибыл в Каменец в четверг утром в фургоне, запряжённом тремя лошадьми. Рядом с ним сидели трое сопровождающих – один за старшего и два помощника. За фургоном следовали три извозчичьи фуры с двадцатью с чем-то брисскими хасидами. Также и каменецкие хасиды, около трёх миньянов евреев, вышли на Брисскую улицу, чтобы встретить ребе. И тут кучер фургона, где сидел ребе, увидев издали идущих хасидов, поехал медленнее. Каменецкие хасиды, со своей стороны, увидев издалека фургон ребе, запели свои хасидские гимны, которые особенно любил слонимский ребе. Я тогда тоже ходил с хасидами. Отец мне хотел доставить удовольствие. И вот, как сейчас, слышу я этот сладостный напевчик и, как сейчас, вижу массу хасидов, идущих из города навстречу ребе. Ах, как это было весело!

Подойдя к фургону ребе, они его окружили и запели весёлый «шалом-алейхем», который наш дорогой реб Исроэль составил по отцовской просьбе.

Первым достиг ребе "шалом-алейхем" моего отца и реб Ареле, которых ребе взял к себе в фургон.

По окончании приветственной церемонии – а продолжалась она немало, кучер стегнул лошадку. Хасиды стали хватать места на фурах. Захватили, сколько могли. Лучшими местами считались сиденья под кучером раввинской фуры. И вообще хасид сидел на хасиде, точно, как в телеге с гусями, и тогда раздалась команда:

«Поехали!»

«Вьё», - щёлкнули извозчики кнутами. Меня отец взял в фургон ребе.

«Это мой сын! ...» – представил меня скромно отец.

«Пусть будет твой сын, - посмотрел на меня искоса ребе, - горячим хасидом». Отец был очень рад.

Погнали лошадь, и хасиды запели высокими голосами. И посторонний, например христианин, мог, наверное, думать, что это едут самые счастливые в мире люди. Хотя одеты были не слишком богато .

Прибыв в город, уже гордо напевали себе под нос, и восторг был велик, словно собрались захватить крепость.

И так прибыли к нам домой. Отец приготовил для ребе большую комнату и послал к Давид-Ицхоку за большим креслом для ребе. Хасиды взяли ребе из фургона, отвели в предназначенную для него комнату, где предоставили в его распоряжение старого слугу. Ещё двое поставлены были, как строгие солдаты на стражу, у дверей. Хасиды рассеялись по другим комнатам. Тут же старый слуга вышел из комнаты ребе и объявил, что тот, чтоб он был здоров, прилёг на диване, и пусть будет тихо. Все хасиды, как один, так притихли, что слышно было муху на стене. Боялись слово сказать.

Затем каменецкие хасиды взялись за работу. Приготовили шабат на двести человек. Работали все, а потом приезжие хасиды-гости разлеглись на скамейках. Наш большой сеновал к каждому празднику чистили, посыпали песком, а вдоль стен стелили сено для спанья хасидам. Фуры с лошадьми и с фургоном ребе отправляли на сеновал к Зелигу Андаркесу.