Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг.

Книжная лавка Слёнина, который, в противоположность большей части книгопродавцев, заботился не только о своих выгодах, но и о пользе литературы, помещалась тогда на Невском проспекте, близ Казанского моста, во втором этаже дома Кожевникова{381}. Журналисты и литераторы очень часто посещали ее. Дельвиг, когда был здоров, и я, когда жил у него, бывали в лавке у Слёнина каждый день и иногда у него завтракали. Но мы никогда не сходились в ней с Гречем и Булгариным; часы посещения были разные. На третий день по появлении вышепрописанной статьи Пушкина мы зашли к Слёнину, который нам рассказал, что накануне у него был Булгарин, взбешенный этой статьей, божась, крестясь и кланяясь низко перед висевшею в лавке русскою иконой, хотя он был католик, что между Видоком и им ничего нет общего. Потом спрашивал: «Неужели в этой статье хотели представить меня?» и прибавлял: «Нет, я в кофейнях не бываю».

Статья эта наделала много шуму, но только литераторам был понятен намек в ней на Булгарина. Чтобы сделать его понятным и публике, были написаны разные эпиграммы и стихотворения, в которых имя Видока ставили рядом с Фигляриным, под которым Булгарин был довольно известен всей читающей публике.

С этой целью была написана Пушкиным ходившая в рукописи в Москве и Петербурге эпиграмма, начинавшаяся стихами:

Не то беда, что ты поляк;
Костюшко лях, Мицкевич лях

и кончавшаяся стихом:

Но то беда, что ты Видок Фиглярин{382}

.

Булгарин, опасаясь, чтобы эта эпиграмма не появилась в печати и чтобы через это не объяснились намеки на него в статье Пушкина о записках шпиона Видока, напечатал ее в издававшемся им и Гречем журнале «Сын Отечества» и «Северный архив» и последний стих изменил следующим образом:

Но то беда, что ты Фаддей Булгарин{383}

,

через что потерялась вся соль и цель эпиграммы и она делалась пасквилем. Булгарин при этом замечал, что поэт, которого прославляют великим, распускает в публике сочиняемые им пасквили.

Пушкин был очень рассержен этим поступком Греча и Булгарина, говорил, что непременно подаст на них жалобу за напечатание без его согласия написанного им стихотворения и на сделанное ими в нем изменение. Пушкин был уверен, что их подвергнут взысканию и, между прочим, по какому-то неизвестному мне закону, внесению в приказ общественного призрения по 10 руб. ассигн. за каждый стих, а так как они один стих ошибкой разделили на два, то за эту ошибку с них взыщут еще лишних 10 руб., что особенно его забавляло. Чем это дело кончилось, я не знаю.

В это время Пушкин, вследствие беспрестанных нападок на его аристократическое направление, написал знаменитое стихотворение под заглавием «Моя родословная», в котором первые шесть строф посвящены роду Пушкиных, а последние три строфы, {которые привожу здесь, – так как в них также указывается, что Пушкин в вышеприведенной статье под Видоком разумел Булгарина}, – роду Ганнибала, от которого происходила мать Пушкина. {Вот эти строфы:

Видок – Фиглярин, сидя дома,
Решил, что дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкипера попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,

Кем наша двинулась земля,
Кто придал мощно быт державный
Корме родного корабля.

Сей шкипер деду был доступен,

И сходно купленный араб
Возрос усерден, не подкуплен,
Царю наперстник, а не раб,

И был отцом он Ганнибала,

Пред кем, средь гибельных пучин,
Громада кораблей вспылала
И пал впервые Наварин.}

Решил Фиглярин вдохновенный:

Я во дворянстве мещанин.
Что ж, он в семье своей почтенной:
Он на Мещанской дворянин{384}.

Последний стих намекает на то, что жена Булгарина была взята из тех непотребных домов, которыми изобилует Мещанская улица. {Для пояснения же первых двух строф служит предание, что будто Петр Великий, получивший в 1705 г. в подарок десятилетнего араба от русского посланника в Константинополе, отдарил его бутылкою рома. Араб этот был впоследствии отправлен в числе многих других молодых людей из России в чужие края для обучения; по возвращении был любимцем Пет ра, дослужился до адмиралов; сын его, также адмирал, командовал флотом в Наваринской битве при Императрице Екатерине II.}

В 1830 г. было написано много эпиграмм на Булгарина разными стихотворцами; большей частью их приписывают Пушкину. Следующая эпиграмма, ходившая в рукописи и приписывавшаяся ему, принадлежит без всякого сомнения князю Вяземскому: