Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

M. С. Волков, {о котором я последний раз упоминал в IV главе «Моих воспоминаний»}, уже 15 лет жил за границей. Он постоянно занимался науками; я уже говорил, что составленный им в России курс строительного искусства не был издан; за границей он печатал книги о френологии и о политической экономии. В Париже у него собиралось много русских, и я у него увидал в первый раз Михаила Христофоровича Рейтерна (впоследствии министр финансов). В это время мы узнали об оставлении Броком{643} должности министра финансов и о предположении назначить на его место министром финансов [Александра Максимовича] Княжевича[145], когда есть человек, готовый во всех отношениях для занятия этого места, именно Рейтерн. Волков имел собственный дом в Мезоне, который он продал во время Крымской войны.

Кольман, {о котором я упоминал неоднократно в «Моих воспоминаниях», по выходе в начале 50-х годов в отставку, жил в Париже. Он} принадлежал к семейству художников, живописцев и архитекторов и сам был довольно искусен в обоих художествах, но недостаток общего образования был в нем очень заметен, и это, кажется, было главной причиной нелюбви к нему Волкова. Кольман был мне очень полезен в Париже при разных покупках, которые он умел делать дешево, как истый немец.

Я уже говорил, что приехал в Париж рано утром в пятницу на Страстной неделе; в первые два дня я был у всех церковных служб, как и подобало русскому православному, но это не помешало мне быть в театрах во все первые три дня моего пребывания в Париже, что вовсе не подобало русскому человеку. На правительственных (тогда Императорских) театрах не давали представлений по пятницам и субботам Страстной недели, а потому я в эти дни был в частных театрах, а в воскресенье в Théâtre Français, где видел г-жу Плесси{644}, которою так много восхищались в Петербурге и которая имела дар не стареться.

После заутрени и ранней обедни в Светлое Христово Воскресение бóльшая часть русских отправлялись разговляться (хотя многие из них и не заговлялись) к нашему послу графу П. Д. [Павлу Дмитриевичу] Киселеву, у которого прием был весьма роскошный. Впоследствии Киселев приглашал меня к своему обеду; из разговоров за обедами, за которыми были все русские от 10 до 12 человек, осталось у меня в памяти восхваление Киселевым французов и нападение на русских людей, что и понятно по роду воспитания Киселева. Особенно мне памятно восхваление им французских инженеров и служащих Главного общества российских железных дорог и, между прочим, того, что сбор с открытого участка Петербурго-Варшавской железной дороги значительно увеличился со времени передачи его Главным управлением путей сообщения Главному обществу. Я возражал, что участок, открытый при правительственном управлении, был так короток, что никто им не пользовался, и что даже я в эту мою заграничную поездку ехал еще по шоссе, но что со времени передачи этого участка Главному обществу совпало открытие следующего участка, так что большая часть проезжающих теперь уже пользуется железной дорогой на открытых участках. С моими возражениями, конечно, не соглашались, а живость, с которою я их выражал, поражала видимо не одного Киселева, но и всех присутствовавших, привыкших преклоняться перед каждым его словом; в особенности же она поражала моего соседа за столом, бывшего тогда военным агентом в Париже, флигель-адъютанта Альбединского{645} (впоследствии генерал-адъютанта и варшавского генерал-губернатора).

В Светлое Христово Воскресение из театра я поехал на вечер к богатым негоциантам Франсильон{646}, с которыми хорошо была знакома моя сестра и которых дочь{647}, бывшая замужем за молодым Беренсом, я видел в Лондоне. Я застал их за чаем; у них было несколько гостей; разговор вертелся на стеснительных мерах, принимаемых новым министром внутренних дел генералом Эспинасом{648}, назначенным в эту должность после январского покушения на жизнь Наполеона III. Французский ум изощрялся в остротах на счет Эспинаса; я же до того устал в первые три дня моего пребывания в Париже и от последней бессонной ночи, что едва не заснул на этом вечере. Франсильонам и их гостям я должен был показаться весьма нелюбезным.

Я передал Комарову, что намереваюсь осмотреть парижские водопроводы и водосточные трубы, а также школу дорог и мостов (École des ponts et chaussées). Он меня снабдил записками к заведующему означенными сооружениями знаменитому инженеру Бельграну{649} и к инспектору классов упомянутой школы Шевалье, уверяя, что он с ними в очень хороших отношениях. При подаче мною этим инженерам записок Комарова, они не только не обратили на них внимания, но и меня приняли довольно сухо; они вполне изменили свое обращение со мной, когда узнали от меня, что я начальник Московских водопроводов и что я автор «Руководства к устройству водопроводов» на русском языке. {Я уже говорил выше о причине, по которой} Шевалье принял от меня с особым удовольствием экземпляр этой книги для училища дорог и мостов в Париже.